— А в этом что-то есть, — в тусклом взгляде Валерия мелькнула искра интереса, и вслед за ней затеплилось творческое зарево. — Как это ты классно сказал, акция по выкапыванию ямы! Что если мой главный герой решил выкопать яму? Он тоже пишет роман «Акция» — это я такой ход придумал: роман «Акция» в романе «Акция», здорово? И вдруг ему не пишется — так ведь даже правдоподобней! Он решает преодолеть себя и выезжает за город, на берег реки — не пологий, а крутой, высокий берег — и начинает копать. Я это прямо вижу: раннее утро, стремительное течение, над рекой вьётся дымка, всплески рыб, и он берёт лопату…

Этот разговор добавил Кишу порцию новых сомнений и одновременно заставил посмотреть на пражские события под необычным углом: внезапно они предстали как грандиозный, невероятно наглый Эксперимент по созданию энергетического моста во времени и пространстве. Идея настолько ошеломила его, что Киш ещё с полчаса, оглушённый, бродил вокруг дачи, сопоставляя детали и находя новые подтверждения. Но когда он, почти утвердившись в догадке, вернулся к своему столику под старой вишней, ему уже было понятно, что развивать эту тему в эссе нельзя. Ни в коем случае, если он, конечно, не хочет нарваться на окончательные неприятности, а он, конечно, не хочет.

Но как же тогда писать? Неожиданно поддержка пришла от первого и пока единственного читателя: Дан прислал сообщение, сколь комплементарное, столь и лапидарное — «Превосходная концепция. Жду окончания».

— Вы мне льстите, Дан, вы мне льстите, — усмехнувшись, пробормотал Киш, перечитывая строчку в такой-то раз. — Но если хотите концепцию, будет вам концепция!..

На него снизошла лёгкость. Никакого Вальтера Эго, решил он, надо писать так, будто ничего с ним не произошло. А те, кто будет читать, зная, что автор — тот самый Киш, который установил связь времён, сами разглядят в тексте значительность и глубину, которых там, возможно, и нет. Не он первый, не он последний, так было испокон веков: судьба слов всегда зависела от того, кто их произносит — знаменитость или безымянный острослов. Да, так надо и делать: продолжать начатый текст, как ни в чём не бывало.

И в тот момент, когда он понизил внутреннюю планку, слова хлынули поверх неё, заполняя страницу за страницей размышлениями о внезапных приступах архаизации общественных процессов, о превратно понимаемой свободе и одновременно о праве народа на борьбу с тиранией, из чего вытекала необходимость дальнейшего совершенствования политических систем на путях их дальнейшей либерализации. Киш, наблюдая сверху за стремительно движущейся правой рукой, ощущал себя почти непричастным созерцателем и лишь иногда похохатывал над особо забористыми наукообразными оборотами, которые непонятно откуда и брались. Финальная фраза «А вообще, всё это грустно» показалась ему тайным ключом к пониманию этого развесёлого текста наиболее проницательными читателями — а именно, что не стоит эссе воспринимать слишком всерьёз и наряду со сказанным неплохо бы подумать о красноречивых умолчаниях. Поэтому Киш слегка огорчился, когда при публикации фразу снабдили пафосной добавкой «…но такова цена свободы». Впрочем, это была мелочь.

Эссе появилось в престижнейшем издании «Знание, превосходящее ожидания». Киш был представлен в нём, как ведущий сотрудник международного института генетических путешествий (оказалось, что такой уже существует около трёх лет), а также консультант экспериментального института времени (о нём Киш, конечно, знал, хотя то, о чём он слышал, показывало, что с прорывами там пока не очень) и один из самых ярких интуитивистов поколения тридцатилетних.

После публикации его карьера взмыла вверх, как ракета: посыпались приглашения в международные проекты, должности во влиятельных комитетах и научных советах, просьбы о консультации или комментарии. Первые несколько месяцев его не отпускало чувство новизны так резко переменившейся жизни, и, собираясь в очередную точку на карте мира, где раньше никогда и не рассчитывал побывать, Киш неизменно испытывал подъём и предвкушение от нового приключения. Но иногда череда дней представала ему со стороны, и тогда возникало недоверчивое удивление, что всё это происходит с ним, и что-то тут не так: скоро всё должно закончиться, не может приключение быть навсегда. Киш допускал, что вся его деятельность для кого-то является предметом изучения — например, чтобы окончательно выявить, почему связь с Вальтером Эго установил именно он, а заодно определить границы его способностей, везения и проницательности, для чего привлекают в самые разные проекты и подкидывают тупиковые направления, чтобы его догадки не зашли слишком далеко. Впрочем, также он допускал, что всё это мнительность: расплатившись, Дан ни разу не напомнил о себе, и, наверное, правильнее всего было просто забыть о нём, как и о Вальтере Эго, имя которого как-то незаметно пропало из медиапространства.

Однако постепенно прошли и новизна, и недоверчивость — отчасти потому, что на рефлексии не оставалось времени, отчасти же из-за того, что он оказался неплохо подготовленным к этой новой жизни и вписался в неё так, словно специально к ней и готовился. Ему теперь приходилось поглощать много новой разноплановой информации, гораздо больше, чем раньше, от него требовались соображения и предложения, но Киш практически безошибочно определял моменты, когда у него есть внутреннее право на собственное мнение, а когда лучше воздержаться от высказывания, дабы не прослыть дилетантом и невеждой, и, должно быть, поэтому всё, за что бы он ни брался, даже случайно и наугад, исполнялось с изящной лёгкостью. Словом, это были умопомрачительные месяцы, когда он не жил, а словно летал, не чуя тени под собой. Достигнутые успехи придавали сил для новых дел — год получился сверхплодотворным. Он стал соавтором масштабного исследования «Генетические путешествия: методы определения подлинности и дальнейшие возможности», секретного отчёта «Рок Ротшильдов и рот Рокфеллеров: характеристики глобального противостояния в 20 веке», фундаментального труда «Нелинейные колебания в социальных системах с конечным числом степеней свободы» — и это не считая самостоятельных работ (научно-популярной книжицы «А было ли простое время?», методического пособия «Роль интуиции в научном поиске» и культурологического обзора «Окна: от античности до Ренессанса»).

Время Варвары теперь тоже шло нарасхват. Её статья, где она предлагала рассматривать кафкианцев как метафизическую тень Франца, противопоставляла прижизненную неизвестность Кафки его посмертной славе и выдвигала предположение, что по кафкианцам можно описать и личность самого Франца (по крайней мере, частично), наделала шуму среди специалистов. И, как полагается в таких случаях, поначалу была изругана парой-тройкой местных профессоров, объявившими предположения Варвары научной ересью. Но потом неожиданно последовало приглашение на конференцию в Вену, где о статье доброжелательно отозвались сразу несколько светил тенетерапии, после чего (уже по возвращению с конференции) признанный авторитет из Петербурга отметил, что некоторые идеи Варвары пусть и небесспорны и, тем не менее, интересны и требуют развития. Вскоре фонд поддержки молодых учёных предложил грант на написание полноценной диссертации, а одна из московских научных величин выказала готовность взять Варвару под своё научное крыло.