— В чем же тогда дело?

— Дело в запутанном способе, которым скрытые изображения включаются в ткань фильма с помощью игры контрастов, света, двойного экспонирования. Думаю, что так называемый двадцать пятый кадр, равно как и белый кружок вверху справа, всего лишь ложная цель, как говорят военные. Явное, которое позволяет скрыть тайное. Настоящее тайное сообщение. Глаз бессознательно притягивается к этому смущающему его знаку, и это мешает зрителю сконцентрироваться на других частях изображения, лишает его возможности уловить, в чем тут хитрость. Постановщик принял меры для того, чтобы обмануть даже самых наблюдательных.

Люси уже не могла усидеть на месте. Фильм засасывал ее, овладевал ею.

— Покажите мне эти скрытые изображения.

— Давайте подождем, пока к нам присоединится майор.

Беккер отвернулся к другому экрану, а Люси не удержалась, еще раз посмотрела сцену с быком, и, когда она увидела — особенно на крупном плане — пустой, холодный, безразличный ко всему взгляд девочки, взгляд античной статуи, а не ребенка, по коже у нее побежали мурашки.

Несколько минут спустя появился Кашмарек — белый, как корпус сканера.

— Какой странный фильм, — только и смог выговорить он. Потрясенный, находящийся под воздействием чего-то, чего и сам не мог понять, майор, похоже, искал слова, чтобы объяснить свое необычное состояние. Искал, но не находил.

Беккер коротко пересказал ему то, о чем говорил с Люси, и застучал по клавиатуре, вызывая программу редактирования видеоизображений. Вызвал, загрузил в нее оцифрованный фильм, прокрутил его до точки «одиннадцать минут три секунды», замедлил. На мониторе один за другим встали рядом почти одинаковые планы — как на пленке, если смотреть ее под лампочкой. Ученый подвел курсор к первому из них, обозначил участок внизу слева.

— Это происходит всякий раз в той части кадра, где контраст слабый. В тумане, на черном небе, в очень темных зонах, то и дело возникающих в этой ленте. Зрительные обманки — именно их наш ловкач-режиссер и использует для того, чтобы заговорить на своем секретном языке.

Он продолжал орудовать курсором, иллюстрируя изображения на экране:

— Если вы посмотрите на этот кадр, как он есть, что вы увидите? Девочку. Она сидит на траве и гладит кошку. А вокруг — этот самый туман, эти самые большие темные плоскости. С обеих сторон и на месте неба. Если вы не знаете, что тут можно обнаружить еще кое-какие изображения, вы пройдете мимо. Как и случилось с Клодом, который сосредоточился только на добавленных кадрах, совершенно отличных от той картинки, какая присутствует в видимой зрителю части фильма.

Люси, нахмурившись, вгляделась в монитор.

— Теперь, когда я смотрю более внимательно, мне кажется, что тут есть… что тут можно различить в тумане лица… тут и во всех темных зонах вокруг девочки тоже.

— Лица, да. Много детских лиц.

Странная сцена. Едва заметные лица обступали девочку со всех сторон, как злонамеренные суккубы. Чем больше глаза Люси привыкали к темному «фону» кадра, тем больше деталей она видела. Маленькие ножки в мягких башмачках, одинаковая, напоминающая больничные пижамы одежда на всех, гладкий пол — вроде линолеума. Медленно вырисовывался параллельный мир. Настоящий или внушенный ей? Люси подумала: а не оптическая ли это иллюзия? Ну, например, так бывает, когда тебя просят в течение минуты смотреть на вазу, и к концу ты начинаешь различать изображение пары, занимающейся любовью…

Беккер тем временем выбрал в меню две опции: «контраст» и «яркость» — открыл настройки параметров этих опций.

— Представьте себе, что сейчас пятьдесят пятый год, мы с вами находимся в просмотровом зале киностудии и надеваем на объектив проектора некий фильтр, способный усиливать контраст, потом таким же образом прибавляем яркости, то есть освещенности кадра… Сейчас я добьюсь аналогичных результатов на экране компьютера, меняя настройки так, как уже делал раньше. А теперь смотрите…

Он повозился с настройками, и изображение изменилось: невидимое раньше вышло на первый план, видимое утонуло в светящейся белизне.

— Из-за того, что я увеличил яркость, основное изображение — девочка, ласкающая кошку, — стало пересвеченным, выбелилось. Зато все, что было расположено в темных углах, было вначале недоэкспонировано, оказалось хорошо различимым.

Смесь из двух изображений производила удивительное впечатление, но на этот раз они ясно видели детей, стоящих вокруг сбившихся в кучку кроликов.

Люси с трудом проглотила слюну. Там, на экране, были дети и кролики! А канадец по телефону сказал, что именно с детей и кроликов все началось.

Кашмарек потер лоб.

— Поразительно. А как же он сделал такую штуку?

— Мне трудно объяснить вам технологию в подробностях, но думаю, в основном он играл с двойной экспозицией, используя кроме того каше перед объективом камеры. Главное свойство пленки — независимо от того, будут на ней снимать фотоаппаратом или кинокамерой, — светочувствительность. Которая не может никуда деться, пока вы отснятое изображение не проявите и не закрепите в темной комнате. Иными словами, на одной и той же пленке можно снять несколько фильмов, всякий раз просто перематывая ее в камере на начало. Если бы так сделали вы, получилась бы в конечном счете дикая мешанина, в которой ничего не разобрать, но хорошая техника, умение работать с кадром, со светом, с планом плюс, конечно, известное мастерство помогают добиться замечательных эффектов. Клод Пуанье обожал Мельеса. Он рассказывал, что этот режиссер — ради того чтобы получить какие-то спецэффекты, — накладывал порой одно на другое девять изображений. Ювелирная работа, но ведь итог — волшебство. Так вот, у меня нет ни малейшего сомнения в том, что этот фильм слеплен из того же теста и что по мастерству ваш постановщик — вполне на уровне Мельеса!

Люси изучала детские лица на экране. Девочки семи-восьми лет, лица суровые, губы поджаты. Ни одна не смеется, даже не улыбается, наоборот, черты искажены страхом. Чего они все боятся?

Сердце ее забилось сильнее. Она показала пальцем на экран:

— Посмотрите на эту девочку — чуть впереди. Похоже, та, что качалась на качелях?

— Та самая и есть.

Комната, в которой находились дети, казалась тесной, окон в ней не было.

Беккер вздохнул, потеребил губу.

— Думаю, режиссер вовсе не собирался упрятать в фильме отдельные странные кадры, по-моему, он хотел спрятать целый фильм, другой, совершенно другой и совершенно бредовый. Чудовищный.

— Фильм в фильме? Фильм, о котором никто даже и не догадывается?

— Да. Поток изображений, нацеленный прямо в мозг, избегающий малейшей цензуры со стороны сознания. Фильм, который ты смотришь, не имея возможности отвернуться. Вглядитесь-ка теперь как следует.

Он медленно-медленно прокрутил перед их глазами пятьдесят последовательных кадров, которые в действительности составляли одну секунду фильма.