class="p1">Она улетела, Романовский остался до следующего рейса.

Конечно, как вернулся, первое время он звонил. Но она не брала трубку. Тогда он стал писать.

Аврора ни разу не ответила, но не отправила его и в «чёрный список» — как истинная мазохистка читала сообщения и молчала.

Сообщения проникновенные, трогательные, иногда деловые, иногда отчаянные он писал каждый день, порой по нескольку раз в день. А она читала и не могла заставить себя не читать.

«Просто безумно тебя не хватает… — написал он вчера вечером. — Твоего голоса, твоего запаха, твоих волос… Не хватает чувства того, что ты рядом, хоть и далеко… Не хватает твоего тепла. Только твоего, другого — не надо… Всё просто и всё так сложно… Просто ты важна, очень нужна мне, и всё…»

«Видел сегодня Тамару Семёновну, — было в последнем, утром. — Наша соседка не меняется. Шла с прогулки, со своими пятью шпицами, а может, их уже шесть, остановилась: «Ви только подумайте, солнечные лучи летят миллионы километров до земли и зачем? Чтобы висушить ваши трусы на балконе?» Махнула рукой и ушла… Скучаю по тебе».

Кроме Авроры, никто не понял бы, это она знала, что их соседка не выносит, когда выстиранное бельё развешивают на балконе.

А она… Аврора взяла с полки за головой малахитовый шар. Взвесила в руке.

Она купила камень в киоске компании «Мир камня» в аэропорту Екатеринбурга.

Купила не мужу.

Зачем? Аврора покачала в ладони тяжёлый малахит и вернула на подставку.

Наверное, по той же дурацкой причине, по которой рванула за Демьяном в аэропорт.

Она не могла о нём не думать. Точнее, он — единственное, о чём Аврора могла думать без боли, злости, обиды и раздражения.

А если вспомнить слова приснопамятной Ирки, что обвинила её в безволии и трусости, Демьян — её единственное самостоятельное решение.

Аврора в принципе за жизнь приняла мало решений. И если хорошо поковыряться, то выяснится, что в медицинский она поступила, потому что так хотела мама, в Питер полетела за компанию, потому что о нём грезила Ирка, замуж вышла, потому что как можно было отказаться, а что детей у них не будет — решил Романовский. Всё. Выбор между надеть юбку или брюки, заказать рыбу или мясо, и какие обои поклеить в гостиной — не в счёт.

Но Демьян…

— Господи, как же это глупо!

Она взяла телефон, вспомнив, что не прочитала сообщение, и увидела:

«Бл@ не могу без тебя. Обнять хочу»

Сердце пропустило удар. Замерло, как и Аврора, боясь спугнуть, сдуть, сморгнуть с экрана слова, что стиснули грудь, схватили за горло, прошлись горячей волной по всему телу, застучали в висках.

Обнять хочу… Аврора закрыла глаза. Открыла. Облизала пересохшие губы.

«Да не слушай ты никого, — сказал кто-то внутри её голосом. — Делай то, что важно тебе!»

Во дворе высокий девичий голос неожиданно затянул.

— Жаркий огонь полыхает в камине… Тень, моя тень на холодной стене…

Чистое, прозрачное, богатое обертонами сопрано.

— Жизнь моя связана с вами отныне... Дождик осенний, поплачь обо мне…[2]

В замкнутом колодце двора романс звучал печально и пронзительно.

Аврора подошла к окну. С третьего этажа уличную певицу было не видно, но, как настоящий артист, даже под моросящим дождём она допела до конца:

— Жизнь драгоценна, да выжить не просто…Тень моя, тень на холодной стене… Короток путь от весны до погоста... Дождик осенний, поплачь обо мне…

Аплодисментов не последовало, но как же в своём «замке» на берегу Финского залива Аврора оказывается скучала вот по этому питерскому непоймичему…

Она нажала номер, абоненту которого даже не дала имя.

Он ответил с первого гудка.

— Привет!

— Привет! — выдохнула Аврора. — Так приди и обними.

— Как же это волшебно звучит: приди и обними, — вздохнул он полной грудью, словно до этого и не дышал вовсе. Все две недели, как они расстались, не дышал. — Уже иду. Говори куда.

Аврора назвала адрес.

— Достоевского? — удивился он. — Я сейчас еду на Рубинштейна, четыре. В Угрюмочную. Это в десяти минутах от тебя... Тут такое дело. Надо друга поддержать.

— В Угрюмочной?

— Для него сейчас место, на двери которого большими буквами написано «УГ» — самое то.

— А что с ним случилось?

— Говорит, жене изменил. Слушай, может, ты с нами? Я как раз писал тебе, когда он позвонил, поэтому как бы…

— Я первая? — засмеялась Аврора.

— Ты со мной.

— Встретишь меня?

— Спрашиваешь! Я за тобой заеду.

Такси остановилось у закрытой подворотни, где Аврора куталась в тонкую курточку, одевшись явно не по погоде.

Демьян вышел из машины.

Аврора узнала бы его в плащ-палатке, в маскировочном халате, в совершенно тёмной комнате по оглушающему стуку сердца, по вспотевшим ладоням, по пересохшим губам, но он был в короткой кожаной куртке, а на тёмной улице горели фонари.

И только его руки. Его запах. Его тепло. Почему это было так знакомо и так похоже на сон?

Он просто обнял, просто ткнулся в шею, вдохнул, тихонько промычал: «М-м-м…Как же я скучал!», а жизнь словно включили. Она закипела, забилась, потекла.

Закричала: «Я есть! Я — твоя! Не откладывай меня на потом! Я — прекрасна!»

Глава 51

Аврора нечасто бывала в питейных заведениях. Точнее, бывала только в одном — израильском стритфуд-баре, поэтому ей трудно было оценить размер «Угрюмочной» объективно, но первое слово, что пришло на ум, когда они вошли — маленькая.

Второе — атмосферно.

С потолка среди перевёрнутых рюмок свешивалась верёвочная петля. У входа на плечиках висела «Плакательная жилетка». Синим пламенем для двух девчонок бармен поджёг шоты.

Там же за барной стойкой сидел друг Демьяна.

— Что пьёшь? — бесцеремонно заглянул в его стакан Демьян.

— Так вот, — ткнул тот рукой в меню.

— Джин, ром, текила, цитрусовый ликёр, — прочитал Кораблёв состав. — Ясно. — Обнял Аврору за плечи: — Знакомься, мой друг Поэт. Моя Аврора, — представил он.

От его «моя» перехватило дыхание. Но судя по тому, что друг не удивился, Демьян его предупредил.

— Артём Котов, — протянул руку Поэт.

— Аврора Романовская, — кивнула она, пожав его тёплую ладонь. — А почему Поэт?

— Об этом позже. Сколько он выпил? — вопрос Демьян задал бармену.

Тот, видимо, заглянул в счёт.

— Это второй.

Демьян удовлетворённо кивнул. И предложил пересесть в уголок.

Аврора