— Но если я не умею жаловаться, мистерКленнэм, я зато умею быть благодарным, и поверьте, я до глубины души благодареннашему общему другу. Сколько раз, не щадя ни времени, ни средств, он оказывалмне поддержку!

— Вздор и чепуха! — объявил мистер Миглз.

Последовала пауза, и Артур воспользовался ею,чтобы повнимательней приглядеться к Дэниелу Дойсу. Хотя этот челочек слишкомуважал себя и свое дело, чтобы роптать на неудачу, да и не в натуре его былоплакаться по-пустому, нетрудно было заметить, что долгие годы испытаний стоилиему немало сил, здоровья и средств. Невольно Артуру пришла в голову мысль:какое счастье было бы для Дойса, если б он сумел взять за образец тех господ,которые милостиво приняли на себя труд управления страной, и перенял бы у нихискусство не делать того, что нужно.

Минут пять мистер Миглз обливался потом ипребывал в унынии, затем понемногу остыл и воспрянул духом.

— Ладно, чего там! — сказал он. — Не будемвешать нос, этим делу не поможешь. Вы сейчас куда, Дэн?

— К себе на завод.

— Ну и мы с вами, — во всяком случае, мы васпроводим, — весело отозвался мистер Миглз. — Мистера Кленнэма не смутит, чтоэто — в Подворье Кровоточащего Сердца.

— В Подворье Кровоточащего Сердца? — повторилКленнэм. — А мне как раз туда нужно.

— Тем лучше! — воскликнул мистер Миглз. — Впуть!

Когда они выходили из парка, то один из троих(а быть может, не только один) подумал о том, что Подворье Кровоточащего Сердца— самое подходящее место для человека, испытавшего на себе прелестиофициального общения с лордами и с Полипами; и, быть может, и душе у негошевельнулось опасение: не пришлось бы в один злосчастный день самой Англииискать приюта в Подворье Кровоточащею Сердца, если она даст слишком много волиМинистерству Волокиты.

Ненастная, хмурая осенняя ночь спускалась надрекой Соной. Как в тусклом зеркале отражались в реке клубящиеся облака, иневысокий берег кое-где нависал над водой, будто с опаской и с любопытствомвглядывался и свое смутное изображение. Шалонская равнина протянулась длиннойпрямой полосой, лишь сленга зазубренной с краю там, где на грозном пурпурезаката чернела силуэты тополей. Сыро, тоскливо, мрачно было на берегах рекиСоны; а ночь надвигалась быстро.

Единственной человеческой фигурой среди этогопустынного ландшафта был путник, медленно бредущий к Шалону. Каин, одинокий иотверженный людьми, походил, должно быть, на этого человека. Лохматый,обросший, с ветхой котомкой за плечами, с узловатым посохом, вырезаннымгде-нибудь по дороге, в намокшей одежде, в жалких опорках, едва державшихся нагрязных, до крови сбитых ногах, тащился он, прихрамывая от боли и усталости, иказалось, это от него убегают облака в небе, о нем гневно воет ветер и шепчетсяпотревоженная трава, на него жалуются речные волны, с тихим плеском омываяберег, он — причина зловещего непокоя этой осенней ночи.

Угрюмо, исподлобья поглядывал он то в однусторону, то в другую; порой останавливался и озирался кругом; потом плелсядальше, морщась от боли и приговаривая:

— Черт бы взял эту равнину, которой нет конца!Черт бы взял эти камни, острые, как ножи! Черт бы взял этот мрак и холод,пробирающий человека до костей! Ненавижу вас!

И если бы ненависть могла жечь, его злобныйвзгляд испепелил бы все вокруг. Он проковылял еще несколько шагов и сноваостановился, всматриваясь вдаль.

— Я измучен, я голоден, я умираю от жажды! Авы, олухи, сидите в теплых, светлых домах, едите, пьете, греетесь у огня! Эх,привелось бы мне повластвовать в вашем городе! Уж мы бы у меня поплясали,голубчики!

Но сколько ни грозил он кулаком, сколько нискрежетал зубами со злости, расстояние до города этим не уменьшалось, и когдаон ступил, наконец, на булыжник шадонской мостовой, он совсем изнемогал отголода, жажды и усталости.

Из распахнутой двери гостиницы вкусно пахлостряпней; в кофейне с ярко освещенными окнами слышался стук домино; на крыльцеу красильщика висели полосы красного сукна, служившие вывеской; в окне золотыхдел мастера красовались кольца, серьги и украшения для алтаря; у табачной лавкивеселой гурьбой толпились солдаты с трубками в зубах; в воздухе тянулозловонием города, шел дождь, и по сточным канавам плыли отбросы; тускло светилифонари, подвешенные над мостовой, готовился к отправлению дилижанс с горойклади на крыше, запряженный шестеркой буланых с подвязанными хвостами. Но нигдене было видно кабачка, в котором мог бы отдохнуть небогатый путник; и в поискахтакого пристанища ему пришлось свернуть в темный переулок, где грудами валялсякапустный лист, истоптанный ногами женщин, приходивших брать воду из колодца.Здесь, в глубине переулка, виднелась вывеска: «Утренняя Заря». Плотные занавесина окнах скрывали свет этой утренней зари, но от нее веяло теплом и уютом, а навывеске, украшенной для наглядности изображением кия и бильярдного шара, былочетко обозначено, что в «Утренней Заре» можно сыграть партию на бильярде, чтолюбой путешественник, конный или пеший, найдет там ужин и ночлег; а также, чтоимеется отличный выбор вин, коньяков и прочих напитков. Прочтя это, наш путникповернул ручку двери и вошел.

Приподняв свою выцветшую, с обвисшими полямишляпу, он приветствовал посетителей, находившихся в комнате. Их было немного:двое играли за маленьким столиком в домино; еще трое или четверо расположилисьу огня и мирно беседовали, попыхивая трубками. Бильярд занимал серединукомнаты, но желающих играть сейчас, как видно, не нашлось. За невысокойстойкой, уставленной бутылками с различными сиропами и корзиночками с печеньем,у оловянной мойки для стаканов сидела с шитьем в руках хозяйка «Утренней Зари».

Вновь пришедший направился к свободномустолику в углу за печкой, скинул котомку с плеч и положил ее на пол вместе сплащом. Выпрямившись, он поднял голову и увидел перед собой хозяйку.

— Я хотел бы заночевать у вас, сударыня.

— Милости просим! — приветливо сказала хозяйкавысоким, певучим голосом.

— Отлично. А прежде всего я хотел бы пообедать— или поужинать, называйте как хотите.

— Милости просим! — повторила хозяйка.

— Так распорядитесь насчет ужина, сударыня.Что-нибудь поесть и вина, только как можно скорее. Я падаю от усталости.

— Погода очень скверная, сударь, — заметилахозяйка.

— Будь проклята эта погода!

— И дорога, видно, была у вас нелегкая.

— Будь проклята эта дорога.