С течением времени местность вокруг ПодворьяКровоточащего Сердца становилась все выше и выше, как будто нетерпениеразрастающегося города распирало землю, на которой он стоял; и теперь, чтобыпопасть туда, приходилось спускаться на несколько ступенек, в которых прежденикакой надобности не было; чтоб выйти оттуда, нужно было нырнуть в ворота,выходившие в лабиринт кривых и грязных переулков, которые, кружа и петляя,постепенно поднимались на уровень окружающих улиц. Завод Дэниела Дойсапомещался в глубине Подворья, над самыми воротами, и оттуда шел поройсотрясавший весь дом металлический перестук, точно билось железное кровоточащеесердце.

По вопросу о том, откуда пошло названиеПодворья, мнения обитателей разделялись. Люди практического склада склонялись кпредположению, что здесь когда-то было совершено убийство. Более чувствительныеи наделенные более пылким воображением (в том числе все представительницыпрекрасного пола) предпочитали верить легенде о юной деве, которую жестокийотец подверг заточению за то, что она, храня верность своему возлюбленному,противилась браку с избранником отца. По словам легенды, эта юная дева до самойсмерти имела обыкновение сидеть у своего забранного решеткой окна и тихонькопеть грустную любовную песню с таким припевом: «Раненое сердце, раненое сердце,раненое сердце кровью истечет». Сторонники убийства возражали, что упомянутыйприпев, как известно всем, сочинен одной вышивальщицей, романтическинастроенной старой девой, и поныне проживающей в Подворье. Тем не менее,поскольку легенда без любви не легенда и поскольку люди значительно чащевлюбляются, нежели совершают убийства — каковой порядок, при всей испорченностичеловеческой натуры, сохранится, будем надеяться, до конца наших дней, — версияо раненом сердце, которое истечет кровью, была принята подавляющим большинствомголосов. Ни та, ни другая партия не желала слушать знатоков старины,доказывавших в своих ученых лекциях, что Кровоточащее Сердце можно видеть вгербе древнего рода, чьи владения здесь некогда находились. И если вспомнить,какой грубый, серый песок пересыпался туда и обратно в песочных часах, день заднем и год за годом измерявших существование обитателей Подворья, то вполнепонятно, почему так упорно защищали они ту единственную золотую песчинкупоэзии, что в нем блестела.

Дэниел Дойс, мистер Миглз и Кленнэм сошли поступенькам вниз и очутились в Подворье Кровоточащего Сердца. Пройдя между двумярядами отворенных дверей, у которых толпились тщедушные ребятишки, нянчившиеребятишек отнюдь не тщедушных, они дошли до ворот в дальнем конце. Здесь АртурКленнэм остановился, чтобы отыскать жилище штукатура Плорниша — о котором Дойс,как истый лондонец, живя рядом, и слыхом не слыхал до этого дня.

А между тем достаточно было повернуть голову,чтобы прочесть его фамилию. Она, как и говорила Крошка Доррит, была написананад входом в крайний флигель, у забрызганного известью закоулка, где стоялапринадлежавшая штукатуру лестница-стремянка и две или три бочки. Дом былбольшой, населенный многими жильцами, но хитроумный Плорниш, в интересах возможныхпосетителей, поместил под своей фамилией изображение руки, указательный палецкоторой (по воле живописца украшенный перстнем и наделенный ногтем изящнейшейформы) был обращен в сторону передней квартиры первого этажа.

Уговорившись с мистером Миглзом о встрече,Кленнэм распрощался со своими спутниками, последовал указанию вышеописаннойруки и постучал в дверь. Ему отворила женщина с ребенком на руках, торопливозастегивавшая платье на груди. Это была миссис Плорниш, и этот материнский жестговорил о том, чему было посвящено почти все свободное от сна существованиемиссис Плорниш. Дома ли мистер Плорниш?

— Извините, сэр, — ответила миссис Плорниш,женщина учтивая. — Скажу без обмана, он ушел искать работы.

«Скажу без обмана» было излюбленной поговоркоймиссис Плорниш. Не то, чтобы она когда-нибудь кого-нибудь собираласьобманывать, но ее речь неизменно начиналась с этого заверения.

— А он не скоро вернется? Я бы подождал.

— Вот уже полчаса как я сама жду его с минутына минуту, — сказала миссис Плорниш. — Войдите, сэр.

Артур вошел в довольно темную и душную,несмотря на высокий потолок, комнату и уселся на предложенный ему стул.

— Скажу без обмана, сэр, я все вижу, —заметила миссис Плорниш. — Все вижу и все чувствую.

Не понимая, о чем она, Артур посмотрел на неес недоумением, которое заставило ее объяснить свои слова.

— Не всякий, войдя к бедным людям, считаетнужным снять шляпу, — сказала она. — Но некоторых это трогает больше, чемдумают некоторые.

Кленнэм, смущенный тем, что такая пустяковаявежливость принимается как нечто из ряду вон выходящее, пробормотал что-товроде «Не стоит и говорить» и, нагнувшись, потрепал по щеке ребенка постарше,который сидел на полу и во все глаза смотрел на незнакомца.

— Вон какой крепыш, — сказал он. — Сколько жеему лет?

— Четыре годка, сэр, только что исполнилось, —отвечала миссис Плорниш. — Он и правда крепыш. А вот этот у меня слабенький. —Она с нежностью взглянула на младенца, которого укачивала на руках. — С вашегопозволения, сэр, вы не насчет работы ли пришли? — спросила она, посленекоторого молчания.

Такая тревога слышалась в голосе, которым былзадан этот вопрос, что, будь Артур владельцем хоть какой-нибудь конуры, он бы срадостью заказал покрыть ее слоем штукатурки в фут толщиной, только бы неговорить «Нет». Но пришлось сказать «Нет», и миссис Плорниш, подавив вздох,печально уставилась на догоравший огонь. Лишь теперь Артур разглядел, чтомиссис Плорниш совсем еще молодая женщина, но несколько опустившаяся из-забедности, в которой она жила; бедность и дети дружными усилиями состарили еераньше времени, и на лицо легла сеть мелких морщин.

— И куда только девалась вся работа на свете,— сказала миссис Плорниш. — Как будто сквозь землю провалилась, честное слово.(Замечание миссис Плорниш касалось только штукатурного ремесла и не имелоотношения к Полипам и к Министерству Волокиты.)

— Неужели так трудно получить работу? —спросил Артур Кленнэм.

— Плорнишу трудно. Очень уж ему не везет.Правда, не везет.