Салим стрелой метнулся к горящему дому, вытащил откуда-то большой гвоздь, сунул Раничеву. Остальные устроили костер, благо огня вокруг хватало. Иван тщательно обмотал часть шкворня тряпицей. А враги уже толпами лезли в ворота. Тайгай с перекошенным лицом обернулся…

– Раз, два, три – огонь-пали! – со смехом произнес Иван и по очереди ткнул раскаленным шкворнем в затравочные отверстия пушек. Те, почти разом рявкнув, выплюнули узкую струну пламени, и ворвавшиеся в гущу врагов ядра буквально смели их, как могучий ураган сметает жалкие крестьянские хижины.

Раничев почти оглох от выстрелов и ничего не слышал. Не слышал, как с яростным воплем кинулся в атаку Салим, схватив выпавшую у кого-то саблю, как, обернувшись, что-то радостно крикнул Тайгай, как снова поползли к прорехе гулямы, черные, потные и злые, как все черти ада.

Теперь уже Раничев действовал хитрее – стрелял по очереди, сначала с одной пушечки, потом, тщательно прицелившись, с другой.

А вокруг стоял жуткий шум боя. Орали нападавшие и обороняющиеся, стонали раненые, с треском рушились куски стен, а бушевавшее в городе грозное всепожирающее пламя вот-вот грозило погубить его весь.

Обошедшие город конники Бекши-оглана, опрокинув жидкий отпор ополченцев, ворвались с другой стороны, там, где никто не ждал, где узкая дорожка вилась к воротам меж болотных топей, таких, что ни конному, ни пешему не пройти. А Бекши-оглан прошел! Значит, знал. Еще бы не знать, коли с ним, в первых рядах, скакал на мышастом коньке красавчик Аксен, сын боярина Колбяты Собакина.

– Гулямы в городе! – пробиваясь к Раничеву и Ефиму, прокричал им в ухо Салим, окровавленный, страшный, с побелевшими от ненависти глазами. – Прорвались от южных ворот.

И правда, со стороны пылавших городских кварталов, к воротам, защищавшимся так успешно и, как оказалось вдруг, так ненужно, с саблями наголо, ощетинясь копьями, катилась лавина конников Бекши-оглана.

– Ва, алла! Слава амеру Тамиру!

Они прорвались к воротам с воем, Иван едва успел перенацелить пушки… Правда, вот пороха хватило только лишь на одну. Зато много – уж не выстрел будет, а сказка, можно и два ядра зарядить – мало не покажется. Раничев прицелился, схватил гвоздь… и ошалело хлопнул глазами, увидев, как покатился по залитой кровью земле раскаленный шкворень, выбитый меткой стрелою. Умеют же стрелять, сволочи! А враги были уже здесь, рядом, вопили, крушили, жгли. Иван обернулся, поискал глазами своих – все смешалось уже, и не разобрать было в этой кровавившейся орущей куче, где свои, где чужие. Бросив бесполезные пушки, Раничев нагнулся к валяющейся на земле рогатине…

И тут шею ему туго сдавила наброшенная петля аркана. Иван захрипел, схватился за петлю руками… А его уже подтянули к старой, с обгоревшими ветками липе, привязали к стволу, один из гулямов – огромный, зверовидный, чем-то похожий на вставшего на дыбы гризли – с хохотом навел прямо в грудь Раничеву заряженную пушку. Накалил на огне гвоздь – собравшиеся вокруг враги глумливо захохотали, – медленно, словно желая продлить садистское удовольствие, опустил раскаленный шкворень… Страшный грохот прокатился вокруг, и…

Озарила поля роковые

Кровяная луна с высоты,

Заглянула в глаза неживые,

На шеломы, колчаны, щиты…

Александр Ширяевец

«После побоища»

…осколки не выдержавшего слишком мощного заряда ствола пушки разлетелись во все стороны, поражая стоявших рядом гулямов. Того, что был ближе всех – огромного, похожего на гризли, – буквально разорвало на куски. Отрубленная осколком рука его упала на землю прямо под ноги Раничеву. Она до сих пор еще судорожно сжимала шкворень. Иван почувствовал вдруг, что связывающие его путы ослабли. Он шевельнул затекшими руками, осмотрелся…

– Бежим, Иване! – С ножом в руках сзади стоял Ефим Гудок – грязный, в разорванной на груди рубахе, с обожженными волосами. – Бежим, – повторил он, помогая приятелю освободиться.

Вокруг – везде, насколько хватало глаз – ветер разносил черный дым пожарищ. Огонь пожирал город, и, кажется, словно жадная саранча заполнившим истерзанные улицы гулямам эмира Османа вовсе не осталось поживы. Однако это так только казалось. Кто-то из вражеских воинов уже тащил на аркане упиравшуюся корову, кто-то нахватал мальчишек – рабов и теперь вязал их прочной веревкой. Где-то неподалеку насиловали женщин, те поначалу страшно кричали, а потом уже не издавали ни звука, лежали, словно колоды, с помертвевшими, уставившимися в затянутое черным дымом небо глазами.

– Похоже, там пожарищами можно пройти, – зашептал Ефим, когда друзья, чуть отбежав от воротной площади, укрылись за кустами сирени. Неподалеку от них, на чудом избежавшей огня крыше дома, сидел ворон, черный, нахохлившийся, страшный, и громко каркал, время от времени трепеща крылами.

– Вот гад, – выругался Ефим. – Камнем в него запустить, что ли?

– Не стоит, – покачал Раничев, увидев, как в обреченное жилище ворвался десяток вражеских воинов с алчными, жаждущими добычи глазами. Изнутри донесся женский визг, ругань… потом все стихло. Довольные гулямы вытаскивали из избы нехитрую утварь – посуду, бочонки, сундуки с зимней меховой одежкой, вели связанных по парам детей – аж четверых, неплохая добыча. Воин, покинувший избу последним – атлет с окровавленной саблей, – нес за волосы отрубленную женскую голову с округлившимися от ужаса глазами. И алая кровь падала на землю большими тягучими каплями, а дети, увидев голову матери, обреченно завыли. Гулям рыкнул на них и, со смехом показав голову приятелям, выбросил ее прямо на капустные грядки. Дождавшись ухода воинов, сидевший на краю крыши ворон встрепенулся и, расправив крылья, подлетел к грядке. Довольно каркнув, внимательно осмотрел голову и, подскочив ближе, ловко выклевал оба глаза. Раничева чуть не вырвало.

– Ну сволочь. – Он схватил попавшийся под руку камень, метнул. Конечно же, не попал, и ворон улетел прочь, издевательски каркая.

Дальше они пошли через старое кладбище, Иван даже взгрустнул, вспомнив, как ловко он напугал здесь когда-то корчемного парня… как же его звали? Кажется, Прошка. И сколько времени прошло с того? Меньше двух месяцев.

За кладбищенской оградой вдруг показался небольшой отряд гулямов. Друзья затаились, из любопытства чуть высунув головы из густой, уже успевшей покрыться серым пеплом травы. Раничев вдруг тихо присвистнул, увидев во главе отряда… боярского сына Аксена Собакина! Красивое лицо Аксена выражало странную смесь радости, чванства и страха. Небольшие светлые усики и кончик носа были покрыты копотью, волосы – сальные и давно немытые, слипшиеся – взлетали грязными прядями на ветру, словно вороньи крылья.

– Там! – Придержав коня, Аксен обернулся к гулямам, показал куда-то вперед. Иван вдруг похолодел: предатель указывал прямо на усадьбу наместника.

– Ты как хочешь, а я за ними, Ефиме, – ныряя в траву, прошептал Раничев, нащупывая за поясом подобранный в схватке нож.