– Слава тебе господи! – встав с колен, отряхнув мокрую руку, перекрестилась мать. – Оклемалася? И чтой-то?

– Водицы испила и опять почивает. Память у бедненькой отшибло. Про гости какие-то бредила…

– Ну, бери бабью одежду, она выстиранная. Да бегом обратно, к жиличке. Не ровен час, попросит чего, а никого нет… Форму я сама принесу, нехай трошки на ветру протряхнет.

– Давай и мундир в мешок! – предложила крепкорукая Марфуша.

– Кому я гутарила! – оборвала мать. – Бери и ступай.

Спровадив дочку, Устинья Филимоновна села на край кладки и, подоткнув подол, опустила ноги в прозрачную речную воду, теплую, по-июньски ласковую. Мимо по ясной, слегка изрябленной поверхности сновали на крючкастых лапках жуки-плавунцы, серебристо промелькивала рыбья мелкота, прячась за султанистые, колеблемые течением водоросли. Поодаль, у зеленой стенки камыша, вскидывались рыбины, оставляя широкие круги. И прямо перед взором, кренясь в полете, стремглав проносились голубокрылые стрекозы. Вода приятно обтекала, точно гладила, ступни, и печаль, охватившая душу, исподволь посветлела, навела на воспоминания.

Юной красавицей была Устиньюшка, кровная черкасская казачка, когда в дом ее родителей заявился сват, направленный славной семьей Ремезовых. Приглянулась она герою-казаку и его жене, и решили они взять девицу в свой курень. Сын же их, Илья, невесту не видывал, как и она будущего жениха. За них вели переговоры родители! Сват мотался туда-сюда, выяснил, какое будет приданое, и что пожалуют в ответ родители жениха.

Наконец, договорились.

В назначенный день сват, бойкий пучеглазый казачок, явился с поездом. Он вошел в курень, поднес отцу и матери Устиньи хлеб-соль. Затем попросил отца дать ему руку. Батюшка, перекрестившись, произнес: «Дай Бог в добрый час!» – и, обернув полою чекменя ладонь, подал ее свату. Матушка, отбив три поклона перед образами, сделала то же самое. В курень пригласили Илюшу с товарищами. В ту минуту она и увидела будущего супруга в первый раз! Был он высок и тонок в поясе, по-юношески румян и широкоплеч, смешно подстрижен под «горшок». Очень пригож был собой Илья, и сердце девичье счастливо замерло!

Жених поклонился родителям в ноги. Тетка вывела Устинью за руку и под пение девушек, под старинное причитание: «Ой, заюшка, заюшка; ой заюшка, горностай молодой», – поставила подле парня с левой стороны. Сват соединил их руки! Они в первый раз близко заглянули друг другу в глаза! И оба взволнованно покраснели, смущаясь, застыли на месте. Но сват, бывалый человек, с шутками да прибаутками заставил молодых обносить присутствующих винцом. А напоследок дал выпить из одной чарки и повелел поцеловаться. Этот первый поцелуй означал любовь, позволенную родителями…

А недели через две позыватые, бойкие родственницы с обеих сторон, оповестили о дне рукобитья. На этот раз Илья приехал с родителями и близкой родней. Его, жениха, поставили посередине горницы. Устиньюшку снова подвела тетка с левой стороны от жениха. Родители молодых, по обычаю соединив их руки, поочередно воскликнули: «Дочь! Вот тебе жених, а тебе, мой сын, невеста, да благословит Господь Бог союз ваш». И жених с невестой опять обносили вином гостей, поздравляющих друг друга с новой родней, и сват заставил молодых поцеловаться. Второй поцелуй связывал их навеки!

А потом праздновали, как водится, девичник и за два дня до свадьбы – «подушки». Родственники и гости невесты, разобрав приданое по рукам, отнесли одеяла, ларчики, зеркала и прочую мелочь в курень Ремезовых, распевая на улице:

Месяц дорожку просветил,

Братец сестрицу проводил:

Будь здорова как вода,

А богата как земля…

Кровать с прибором в этот вечер установили в спальне. А гости веселились в зале и, потчеваемые служанками, вслед за женихом и невестой садились на кровать и, бросив на поднос деньги, целовались сколько угодно.

Перед выданьем Устинья, как положено, постилась. А накануне свадьбы ходила с отцом на кладбище, коленопреклоненно призывала усопших предков благословить на новое поприще жизни, клялась соблюдать в чистоте данный ею обет и просила от них себе благословения, предстательства у престола небесного Отца…

Громкая песня иволги, опустившейся на береговой осокорь, оторвала Устинью Филимоновну от воспоминаний. Она, вздохнув, глянула на куст верболозника, на котором развешены мундир, шаровары и рубахи мужа. Одежда утратила сырую темноту, подсыхала. Исподволь подумала, что вот такой же куст лозы красноталовой спас жиличку от гибели. Натерпелись страха за эти два дня и она, и дочка, и супруг! Всем Мерджан пришлась по сердцу. А главное, что Леонтюшка любит…

Помнилось утро свадьбы, как наряжали ее подруги, то и дело выглядывая в окно. Погода стояла морозная, снег лежал выше щиколотки. И кавалькада жениха легко добралась к дому невесты! И сам Илья, и его товарищи принарядились в праздничные чекмени, явились с кинжалами на поясах. Поезжаные прибыли чуть не вовремя, слыша, как по обряду, причитают на все лады бабы в доме невесты, провожая ее из родного дома.

Не обращая внимания на крики, Илья в сопровождении священника и благославенной иконы прошел к божнице и, помолившись, обратился к невесте, сидевшей тут же, под образами, рядом с маленьким братом, у которого в руке была шелковая плеть.

Дружко, рослый и расторопный двоюродник[46], стал казачонка со стула сталкивать, а тот в ответ – пороть гостя плетью. Впрочем, торг между ними был скоротечен: продал сорванец свою сестру за ярославскую свистульку. А Устинье так хотелось, чтобы красавец жених поскорей сел с ней рядышком! И когда стул был выкуплен, и взял Илья в руки казачью плеть, как знак власти над женой, бабы заголосили:

Татарин, братец татарин,

Продал сестрицу за талер…

И снова подняли прощальные причитания, от которых леденело ее сердце, и выступали слезы…

Молодых вывели на улицу и посадили в сани, а напротив примостился священник с крестом в руке и дружко. В родном курене остались отец с матерью и подруги. Только посажёные родители да сват со свахой сопровождали молодых к церкви на передних разлетайках.

Запомнилось Устинье Филимоновне, как на паперти сняла сваха с нее шапку и, распустив девичью косу, расчесала надвое. А по завершении венчания, тут же, на паперти, убрала ей голову по-женски: заплела две косы и надела повойник. И только теперь ее, венчанную супругу свою, имел право Илья везти в родительский курень!

На пороге встретили свекор со свекровью, подняли поднос с хлебом-солью, пропуская молодых в горницу. «Князя с княгинею», Илью и Устинью, осыпали пшеничным зерном, орехами, деньгами и пряниками, чтобы обретали богатство да счастье!

Но, увы, с этого и началось самое неприятное, сковавшее и душу, и тело Устиньи. Шумное застолье закипело, и на молодую жену со всех сторон устремлены были любопытные взгляды. Она стыдливо отводила глаза, дрожала от страха и ожидания постыдной обязанности, после первого блюда, поданного на стол, идти в спальню…