Вторая беседа Гарримана с Рузвельтом произошла вскоре после выборов, 9 ноября. Президент был уставшим, но много говорил о прошедшей избирательной кампании. В части беседы, посвященной польскому вопросу, «президент стал развивать фантастическую идею о том, что Сталин мог бы согласиться с предложением оставить город Львов Польше. Город будет представлять собой как бы польский остров посреди украинских фермерских полей. Управлять им будет специальный международный комитет. Окончательное определение статуса Львова будет дано в ходе плебисцита». Посол постарался объяснить президенту, что это практически невозможно – «иметь капиталистический город посреди социалистической страны». На что Рузвельт ответил, что «крестьяне могли бы приезжать в город и продавать там свою продукцию за рубли». Гарриман снова стал объяснять президенту, что в СССР большая часть распределения фермерской продукции контролируется государством, что ее свободная продажа в городе просто невозможна, не говоря уже о других, чисто политических трудностях. Он старался, как мог, убедить президента в правоте своих слов до тех пор, пока Рузвельт не сказал, что «все это ему надоело», а посол «просто не желает помечтать вместе с ним».

Во время третьего разговора с Рузвельтом, 10 ноября, Гарриман получил возможность обсудить с президентом планы Сталина относительно участия Красной армии в войне на Тихом океане, о предполагаемой кампании русских и сроках вывода их войск из Китая после окончания боевых действий.

Гарриман снова встретился с президентом 17 ноября во время ланча. Они беседовали всего минут сорок, но, как затем отмечал посол, он «еще ни разу до этого не получал такого удовлетворения от состоявшегося разговора». Рузвельт четко придерживался затронутой проблематики и говорил о способах решения насущных вопросов.

Вновь обсуждалась дальневосточная тема. Причем, по мнению Гарримана, в лице Сталина США могли найти «сторонника оказания определенного давления на коммунистов для того, чтобы они пришли к некоему разумному компромиссу с генералиссимусом (Чан Кайши) еще до начала русской кампании». Гарриман не ожидал от русских сюрпризов относительно их условий вступления в войну с Японией, которые, по его мнению, оставались такими же, какие были высказаны в Тегеране. Но он полагал, что наибольшую проблему между США и СССР составит вопрос о политическом будущем самого Китая.

Далее президент снова обратился к европейским проблемам. Он сказал о том, что русские все же «могли бы сделать жест доброй воли в отношении передачи Львова полякам. Он отметил, что окончательное решение этого вопроса могло бы быть отложено лет на десять, после чего в этом районе возможно было бы провести плебисцит». Теперь Гарриман более подробно объяснил президенту, что «Сталин навряд ли пойдет на такой шаг. Сталин прекрасно понимает, что нельзя вначале внедрить социализм на какой-либо территории, а затем отменить его. Единственно надежный способ погасить ростки предубеждения и ненависти между поляками и русскими – это основать формальные и дружественные отношения между Польшей и Россией. Но наибольшую опасность для этого процесса будет иметь как раз неразрешенный вопрос о границе. Он станет служить постоянным раздражителем во взаимоотношениях между двумя странами. Вот почему Сталин хочет определиться с этим вопросом именно сейчас».

Президент, как показалось Гарриману, «первый раз за все время уловил эту мысль и добавил, что не имел бы никаких возражений против линии Керзона, если сами поляки, русские и англичане пришли бы к взаимному соглашению относительно этого вопроса. Однако, поскольку Миколайчик хочет, чтобы он (президент) был посредником, то он одобрил бы обращение Гарримана к Сталину, в котором тот постарался бы объяснить советскому лидеру, почему было бы лучше, если бы Львов передавался Польше».

Последняя беседа Гарримана с президентом во время его пребывания в Вашингтоне произошла во время ланча в субботу, 18 ноября. На ней присутствовал также Г. Гопкинс. В процессе дискуссии они обсудили вопрос о наилучшем использовании судов для перевозки грузов в дальневосточные порты России. Президент сказал, что он не беспокоится за график союзных операций на Тихом океане. Однако, по его мнению, «разгром Японии без помощи России стал бы чрезвычайно тяжелой задачей, решение которой потребовало бы большой крови». Рузвельт уточнил, что США «должны сделать все возможное, чтобы помочь Сталину в его планах». «Но, – добавил он, – и Эйзенхауэр также должен поддерживаться всеми возможными способами».

В конце своего меморандума о встречах с президентом Гарриман сделал ряд существенных примечаний:

Прежде всего, ему показалось, что во время встреч с президентом он «не смог убедить того в необходимости поддержания бдительной и формальной политики, когда речь шла о развитии политической ситуации в ряде восточноевропейских государств. Однако Государственный департамент, – подчеркивал Гарриман, – отлично понимает необходимость такой политики, без которой вся Восточная и Центральная Европа могут оказаться под влиянием, если не под полным контролем Советской России». Кроме того, посол вспоминал, что «при нашей [его и Рузвельта] встрече в мае 1944 г. президент сказал мне, что его не беспокоит проблема, будет или нет в странах, граничащих с Советским Союзом, введен коммунистический режим. В своих телеграммах президенту, которые я посылал ему в течении лета 1944 г., я старался прояснить свою позицию. Однако во время наших последних бесед мне не удалось заострить его внимание на этом вопросе…»276 (см. док. № 7).

* * *

В польском вопросе Рузвельт не собирался идти на открытый конфликт со Сталиным, но он и не форсировал его окончательное разрешение. Пока шла война и русские уничтожали бóльшую часть германской военной мощи, ссориться с советским лидером из-за поляков было неразумно. Но в американском правительстве существовало достаточно большое количество ответственных лиц, которые, напротив, подчеркивали необходимость активного противодействия требованиям Москвы. Рузвельт не мог не учитывать более жесткую позицию в польском вопросе Госдепартамента, американского посольства в Москве, других влиятельных политических и общественных деятелей США. Поэтому проблемы польских границ и нового правительства Польши были обречены остаться одной из главных тем в дискуссиях между союзниками.

Заметно было стремление американского посла в Москве Гарримана обозначить различные подходы в оценках поведения Советского Союза в Европе, которые существовали в руководящих кругах Соединенных Штатов. С одной стороны, он учитывал мнение Рузвельта, с другой – позицию внешнеполитического ведомства США. Еще весной 1944 г., находясь в Вашингтоне, Гарриман встречался не только с президентом, но и присутствовал 10 мая на заседании Политического комитета Госдепартамента. Посол имел возможность высказать там свою личную точку зрения на проблемы взаимодействия с СССР. Его выступление слушали такие известные лица в американском внешнеполитическом ведомстве как Э. Стеттиниус, Г. Хэкворт, Д. Ачесон, Л. Пасвольский, Д. Грю и многие другие. Гарриман начал свою речь с того, что советско-американские отношения в последнее время стали намного прочнее, несмотря на остающиеся трудности и проблемы, в том числе фундаментального порядка. Сталин, по его мнению, не собирался «разжигать пожар революции в приграничных ему государствах или дестабилизировать в них обстановку, что могло вызвать всеобщую нестабильность в мире». Тем не менее, он сразу предостерег членов Госдепартамента, что «не следует подвергаться иллюзиям о том, что в России имеется какая-либо индивидуальная свобода или демократическая система». Главным вопросом, подчеркивал он, «является вопрос о Польше». Гарриман не верил, что «англичане, либо американцы могут что-либо сделать, чтобы побудить Советы признать польское правительство в эмиграции. Русские полагают, что это правительство находится под влиянием Соснковского и других польских офицеров, которые считают, что следующая война будет войной против Советского Союза». По остальным проблемам, продолжал посол, «мы, вероятно, можем прийти к соглашению с русскими». (Он кратко остановился на отношении Москвы к Чехословакии, Финляндии, Китаю и др. странам.) Слабостью американской внешней политики, с его точки зрения, являлось отставание США от выработки своей окончательной линии поведения. «Однако, – продолжал Гарриман, – когда бы мы не пришли к окончательному оформлению своей позиции, если в тот момент мы будем уверены в своей правоте, мы должны быть абсолютно тверды и последовательны в своих действиях»277. Отметим, что эти ключевые фразы были сказаны еще до начала варшавского восстания 1944 года и явились, пожалуй, первой попыткой посла повлиять на изменение политики США в сторону ее ужесточения к Советскому Союзу. Четыре месяца спустя, 9 сентября, новый призыв к более жесткой линии поведения с русскими был высказан им в упомянутом выше послании Гопкинсу. Есть все основания полагать, что многие члены Государственного департамента с благосклонным вниманием относились к подобным суждениям Гарримана и учитывали их в дальнейшей разработке американской стратегии.