моряк. Но моряк никогда не надел бы шерстяные гетры, клетчатые бриджи и горные ботинки с «триконями».

Навязывать разговор незнакомцу мне не хотелось. Игра в молчанки тоже надоела, и я решил уйти. Я и ушел бы, так и не заговорив с ним, но, поднимаясь, я выронил маленькую коробочку, в которой держал табак.

В это время пароход сильно качнуло. Коробочка скользнула по палубе и, описав сложную кривую, оказалась прямо у ног незнакомца. Он, не вставая, протянул руку, поймал мою коробочку и уже хотел подать ее мне, но вдруг задержал руку и, пристально посмотрев мне в глаза, сказал:

— Продайте мне эту вещицу. А? Вам она не так уж нужна. Мне, право, нужнее, чем вам. Это моя коробочка. Лет… — он задумался на секунду, — лет пятнадцать назад я потерял ее…

Коробочкой этой я совсем не дорожил. Она досталась мне случайно от знакомого моряка, а тот нашел ее среди обломков американской шхуны, прибитых к берегу.

Таких коробочек сколько угодно на севере. Местные жители искусно делают их из клыков моржа. И стоят они гроши. Единственно, что отличало мою коробочку от тысяч ей подобных, была надпись на английском языке и простенький рисунок, не очень тщательно выжженный на крышке.

При некотором напряжении фантазии на рисунке можно было разобрать поварской колпак, а надпись в переводе означала:

«Кухонная соль не сделает повара старой солью».

Это непереводимая игра слов. «Старой солью» англичане называют бывалых моряков. Это примерно то же, что по-нашему «морской волк».

— Ну что ж, — сказал я, — идет. Только вот как насчет цены?

— А сколько же вы хотите?

Я помолчал, будто прикидывая и не решаясь назвать цену.

— Вот так, — сказал я наконец. — Вы расскажете мне историю этой коробочки. Это и будет ценой. Устроит вас?

— Дороговато, — сказал незнакомец. — Я не очень люблю вспоминать об этом. Но пусть будет по-вашему. Ночи теперь длинные, а днем все равно нечего делать. Пойдемте ко мне, я расскажу, как это было…

— Для начала давайте познакомимся, — сказал он, когда мы пришли в его каюту. — Скалкин Петр Петрович. — Он протянул мне большую крепкую руку.

Я пожал ее и назвался. Петр Петрович предложил мне кресло, сам уселся на складном стуле, закурил и начал свой рассказ.

— Сейчас я горный инженер-разведчик. А в то время плавал поваренком на шхуне и мечтал стать капитаном. Ничего не вышло из этого, но я, признаться, и не жалею. О море хорошо мечтать, сидя на берегу, особенно в такую вот погоду. Вы слышали о Свенсоне? — спросил он неожиданно.

В Норвегии я знавал многих Свенсонов. Там фамилия Свенсон встречается не реже, чем у нас Иванов. Я так и ответил.

— Нет-нет, — перебил меня Скалкин. — Те Свенсоны в Норвегии, бог с ними. Здешнего, дальневосточного Свенсона, не приходилось вам знать?

Я отрицательно покачал головой.

— Ну, не беда, — сказал Скалкин, — тут, на побережье, вы еще не раз услышите о нем. Здесь его и сейчас помнят. Он тоже, конечно, норвежец, но в Норвегии никогда не бывал. Родился он где-то на Аляске, считался американцем, а в этих местах проплавал лет двадцать пять и нажил миллионы.

Он вел здесь торговлю, этот Свенсон. Это называлось торговлей, а на самом деле это был настоящий грабеж. Старый мошенник обирал доверчивых чукчей и камчадалов, но, что и говорить, делал он это ловко.

Он не один здесь пиратствовал каждое лето. Как мухи на мед, слетались сюда торгаши-авантюристы. Другие держали тут склады, фактории, магазины. У Свенсона ничего этого не было. Вместо приказчиков служили ему шаманы и здешние кулаки. Деньгами он не любил платить, платил водкой. Скупал шкуры и кость, вот такие коробочки тоже скупал. Они хорошо шли в Америке, и барыши у старика получались неплохие: за бутылку водки он иногда выручал раз в сто больше, чем платил.

Возил он сюда и ружья и на этом деле тоже умел неплохо набивать карман. Хорошее ружье охотник здесь ценит, бережет, уважает. Иной «винчестер» всю жизнь служил бы хозяину. А Свенсон так поставил дело, что каждый год охотники покупали новые винтовки. Старик никогда не привозил патронов для прошлогодней партии оружия, и тому, кто хотел запастись зарядами, волей-неволей приходилось покупать новое ружье. Водку старик никогда не отпускал в долг. А оружие раздавал охотно, но потом за долги отбирал по дешевке лучшие шкуры.

При всем том его, пожалуй, даже любили здесь. На вид он был человек добродушный, простой, большой и сильный, как медведь. Такой памяти, как у него, я не встречал больше ни разу. Всех покупателей знал он по имени, здоровался с ними за руку, ходил в гости, пил с ними чай и ром, таскал на руках их ребят и говорил на всех языках побережья.

Я с ним познакомился в Петропавловске. Мне тогда исполнилось 17 лет. На Западе в то время шла война, а здесь у нас купцы, как в мирное время, сколачивали свои миллионы. Отец у меня пропал без вести на фронте, мать умерла от рака, и я один остался во Владивостоке. Весной предложили мне ехать на рыбные промыслы на Камчатку. Лето я проработал, а когда дело дошло до расчета, оказалось, что мне и домой добраться не на что. Тут я узнал, что на шхуну «Золотой лосось» нужен помощник повара. Понятно, я бегом помчался туда.

Вот так и познакомились мы со Свенсоном. По-русски он говорил хорошо. Он расспросил меня об отце, о матери, о том, как я жил прежде, пощупал мои мускулы, хлопнул по спине и сказал, что я могу оставаться на шхуне. В тот же вечер я принес на «Лосося» свой сундучок и пошел на камбуз чистить картошку.

Народ на «Лососе» плавал отчаянный — настоящие головорезы, но старик умел держать их в руках и заставлять работать тоже умел. Сам он был отличным моряком, не боялся никакой работы и что бы мы ни делали, всегда подгонял нас.

При этом он любил говорить, что хороший моряк рано или поздно станет капитаном.

Среди нас были и итальянцы и шведы, но говорили на «Лососе» по-английски, и я за полгода выучился языку. Стряпать я тоже выучился, но не сразу, конечно. Дело это нехитрое, но и к нему нужно привыкнуть. Вот, видите? — Скалкин