Главным в успехе, впрочем, оставался доспех, защиту которого ни один из волков так и не смог преодолеть (оставляя на теле Даниэля лишь синяки) и который заставлял их визжать от боли при каждом прикосновении.

В результате полегла практически вся стая, больше десятка голов. Больше никаких попыток атаковать их не было. Ночной вой стих.

После трёх недель путешествия вдоль реки, уже покинув обширные владения друидов, окружающие Хельрэ, серый лес, но ещё не войдя в пространства заселённые, а потому шедшие по абсолютно безлюдным лесам, холмам и лугам, они, кажется, нашли свой непрекращающийся рай, и оба уже не думали о том, когда же и куда в конце концов придут.

Река мерцала невдалеке, они не отдалились от неё. По весьма приблизительным подсчётам Даниэля, пройдено было около двухсот пятидесяти миль. Если учесть, что за двое суток на плоту они делали гораздо больше, путешествие превращалось в муравьиный марш. Вспоминая цветную мозаичную картину, сколько он себя помнил, раскинувшуюся по высокой и широкой домашней стене, — подробную карту всего континента, которую в детстве Ферэлли выучил чуть ли не наизусть, — он понимал, что земли, заселённые охотниками, родовыми общинниками, — по закону свободными, но все равно (не иначе, по старой, многосотлетней привычке) безропотными данниками Гаральда и Даргира, гномьих холмов, — должны были начаться ещё через много, много дней пути.

Минули ещё две недели — как-то ярко, полные случаев, опытов, узнаваний нового, снова неуклюжих попыток новой живности нападать (все началось по кругу, и первые две атаки отбил простой яркий свет), — но в общем и целом незаметные. Потонувшие в пути.

Они все шли и шли вперёд.

И постепенно, преодолевая рассвет за рассветом, оставляя закат за закатом, истоптав добрые сотни тысяч шагов, приближаясь к ним, они начинали задумываться о будущем, живущем впереди.

Оба стали говорить меньше, углубляясь каждый в себя, затем, наоборот, начали болтать почти без умолку. Одинокие, одинаково страшащиеся ждущего впереди. Оба не знающие, что там.

Даниэль узнал, что было и стало с матерью Хшо и с его отцом, с каждым из его братьев, с каждой из его сестёр. Услышал, как схарры празднуют и как дерутся меж собой, как разговаривают с людьми и остальными высокими (не в целом, а ростом), кажется, понял, в чем суть братства младших, и как наказывает провинившихся отец. Выслушал тридцать две песни рода из сорока, на разные случаи, начиная от свадебной, заканчивая похоронной. Хшо дребезжал, визгливо тянул; исполняя боевые и гордые, старался быть мужчиной и низко хрипел; это было забавно. Он помнил каждое слово наизусть, потому что в раннем детстве мать нещадно стегала каждого, кто ошибался. Остальные восемь он знал, но петь не осмеливался: они были не для детей.

Кроме того, Даниэль доподлинно узнал, что старый Хозяин таверны, совсем сумасшедший, очень любил детей, особенно мальчиков, что именно из-за этого давным-давно бежал из Видмы, но перестать любить детей, как ни старался, все же не смог; не раз пытался заловить Хшо, и наверняка защищал Ферэлли именно поэтому. Даниэль выслушал, как полурослик Гери наколол двоих рейнджеров, полугиганта Чреха, троих братьев и даже Ррагнна, по очереди проделав с каждым из них один и тот же фокус — что- то с волшебной монеткой, которая незаметно перелетала из одного места в другое, до тех пор, пока не оказывалась там же, где в самом начале и была, — в сжатом кулаке левой руки...

Хшо осторожно расспрашивал Даниэля о людях, об Империи и о нем самом. Его интересовало очень многое, и он расстраивался, когда Ферэлли, не желая бередить раны, отказывался отвечать. Впрочем, как выяснилось, в Даниэле пропадал талант рассказчика — когда он все-таки начинал рассказ, длился тот основательно и долго; малыш слушал с открытым ртом. Правда, большинство иносказаний и метафор Хшо понимал буквально, а потому в его сознании так навсегда и остались — четыре города Гаральда из чистого жемчуга, бриллиантовые глаза неведомой красавицы, которую Ферэлли любил и от которой бежал, её волосы из ткани, называемой «шёлк», гладкой, как шерсть южной кошки, и кожа, описать которую невозможно, подобная лишь лучам Солнца, смешанным со светом Луны.

Ясно, что, выслушав все это, он немедля предложил разобрать мостовые на камни и продать где-нибудь на юге, а на девушке жениться обязательно.

Хорошо ещё, подумал Даниэль, не посоветовал снять с неё кожу и продать каким-нибудь гномам. Сердце его снова стиснула тоска. Хшо снова что-то спросил, и пришлось отвечать.

Впрочем, беседы получались интересными, иной раз длились чуть не до утра. Даниэль понимал, что так оба они пытаются обрести хоть какую-то уверенность в происходящем. Но уверенности в будущем не прибавлялось ни на гет.

Маленького схарра все это мучило не меньше, а может, и больше:

— Даньель?

— Да?

— Там... дальше. Что будет... мне?

— Хочешь спросить: что будет с тобой?.. Наверное, продам тебя какому-нибудь мяснику. Или вспомню ненависть предков и отошлю в резервацию.

— Резер... што?!

— Резервацию. Это где ваших собирают тыщи по две и начинают гладиаторские бои, — честно-пречестно ответил Даниэль, вспоминая историю, известные забавы человеческих князей эпохи Расселения, покорявших центральные и северные земли материка Иданн и весьма не любивших их коренных обитателей.

— Гла?.. Гла?.. — недоуменно насупившись, чувствуя недоброе, переспросил маленький схарр.

— Гладиаторы — это бойцы, которые убивают и калечат друг друга на арене.

— Зачем? — резко повернувшись к нему, немного отодвигаясь, с недоверием спросил схарр. Глаза его странно блестели.

— Люди и все другие на них смотрят и радуются, — с готовностью объяснил Даниэль. — Им приятно. Ну там, кровь, кости, мозги всякие. Опять же, соревновательный дух. Кто кого: эти четверо с ломами или вон те шестнадцать на кулачках?..

— Тханг! — яростно прошипел маленький схарр, сплёвывая, отодвигаясь от Ферэлли рывком; в глазах его тлели жгучие уголья. — Люди! Вы уроды!

Слово «тханг», насколько Даниэль понимал, означало нечто очень собирательное, усреднённое: «дерьмо-блевотина-уродство-пидеры» (очевидно, мужеложство и у схарров не считалось делом достойным) и использовалось Хшо крайне редко.

— А что? — пожав плечами, сказал Ферэлли, будто прицениваясь, пощупав дёрнувшегося от прикосновения схарра за плечо. — Парень ты сильный, ловкий. Может, выживешь. Лет через пятнадцать получишь свободу, станешь богатым, будут тебя уважать. Купишь дом, в гости позовёшь. Женишься на человечьей девушке, осядешь, детей заведёшь — если будет чем... Ну что, согласен в гладиаторы?

— Даньель! — яростно взвизгнул схарр, дёргая обеими когтистыми лапками. — Н’шо-о-о!

— Не бойся, — отвечал Даниэль, вытирая с лица его гневную слюну, смеясь, отмечая, как испуганно блестят чёрные бусинки-глазки, уверенные в том, что сказанное человеком — чистая правда.