– А что это ты, братец, сияешь, словно надраенная медяшка?

Тот улыбнулся во весь рот:

– Свобода, вашдитьство! Николашку сковырнули…

В сердце Анненкова словно кольнуло холодной иглой:

– ЧЕГО?!!

Морячок принялся было что-то растолковывать, но его уже не слушали. Анненков уже требовал к себе командиров бригад и полков, а Львов вызывал бойцов, которые уволокли матросика в караульное помещение. Где и накачали водкой до полного изумления. Ведь командир приказал «изолировать, не позволять ни с кем общаться, но не калечить и не убивать»…

Колчак сидел за столом. Перед ним навытяжку стояли командир «Екатерины Великой» князь Трубецкой, командир базы Новицкий и начальник штаба Плансон.

– Итак, князь… – начал Колчак, но тут в коридоре послышался какой-то шум, потом вскрик. И вдруг гулко простучала пулеметная очередь…

Никто не успел ничего понять, когда дверь распахнулась, едва не слетев с петель. В этом не было ничего удивительного: дверь распахивал адъютант Колчака, причем на лету и спиной…

В кабинете возникли генералы Анненков, Львов и Крастынь. За ними следовали человек десять штурмовиков – стрелков и казаков.

Колчак вскочил:

– Борис Владимирович, Глеб Константинович, Иван Иванович… Что-то случилось?

– Это мы у вас хотели спросить, – процедил Львов сквозь свои железные зубы. – Что случилось?!

– Государь подписал отречение. Власть в стране приняло Временное правительство. Кстати, Глеб Константинович: возглавляет его ваш родственник – князь Георгий Львов…

– Сука! – охарактеризовал своего «родственника» Львов.

Анненков же просто кивнул:

– Это понятно, – он взглянул на адмирала, – Александр Васильевич, личный состав частей и экипажей уже «обрадовали» этой новостью, или все-таки сохранили ее пока в тайне?

Он уже знал ответ, но хотел услышать его лично от Колчака.

– Господа, – адмирал уже оправился от первого шока и теперь чувствовал себя все более и более уверенно. – Господа, я не счел возможным скрывать такие важные сведения от наших боевых товарищей – солдат и матросов…

– Товарищей? – севшим от ярости голосом оборвал его Львов. – Да я с таким товарищем, как ты, на одном поле срать не сяду!

Он хотел еще что-то добавить, но Анненков бросил на него строгий взгляд, и похожий на апофеоз войны изуродованный генерал осекся и замолчал.

– Позвольте спросить вас еще, – холодно продолжил Анненков. – Ответьте мне четко и ясно, здесь и сейчас. Кому вы давали присягу? Какому-то Временному правительству или государю-императору?

Колчак посмотрел на холодно-вежливого Анненкова, на пылающих негодованием Львова и Крастыня и побледнел.

– Но, господа, ведь Николай подписал отречение? – он оглянулся в поисках поддержки на моряков, но те молчали, и молчание их никак нельзя было назвать одобрительным.

Анненков шагнул вперед и отчеканил:

– Не было никакого отречения. Это – переворот. Обычный, каких на Руси было, уже и не упомню, сколько. Скажу вам по секрету, господа адмиралы и вы князь, – он нарочито не смотрел на Колчака, обращаясь к остальным присутствовавшим. – Государь готовил указ о Всероссийской реформе, и, видимо, заговорщики решили не ждать, пока он выйдет в свет. Сейчас там, в Петрограде, решается вопрос: кто будет управлять страной? – Он прошелся по кабинету. – Скажу вам больше: власть все равно кто-нибудь да перехватит. Не знаю, кто это будет, но кучка болтунов и финансовых спекулянтов, которые лишь развалят и разворуют страну окончательно, ни меня, ни моих сослуживцев не устраивает категорически.

– Но…Есть же власть… – попытался вставить слово Колчак.

Это он сделал зря. Львов страшно, с оттягом ударил адмирала ногой в пах:

– А тебя вообще никто уже ни о чем не спрашивает, подстилка английская! – прорычал Глеб и повернулся к Анненкову. – Борь, клянусь, он же в английскую армию записался[128]!

И с этими словами он двинул лежащего на полу Колчака еще раз. В мертвой тишине кабинета отчетливо хрустнули ребра…

Львов повернулся к своим бойцам, скомандовал «Взять!», и бывшего командующего Черноморским флотом уволокли. Глеб оглянулся на Бориса:

– Я сейчас. Минутку, ага? – и с этими словами он вышел из кабинета вслед за штурмовиками.

Все, кроме Анненкова и Крастыня, невольно проводили его взглядами. В кабинете царило молчание, и вдруг под окнами раздалось:

– Решением партии большевиков бывшего адмирала, британского шпиона и изменника Родины…

Дальше шло что-то неразборчивое, и вдруг…

– …приговорил к высшей мере социальной защиты. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит!

Снова неразборчивые голоса, и вдруг дикий вопль: «Пощадите!» А следом за этим громоподобное львовское:

– Взвод! Слушай мою команду: по изменнику Родины и предателю – ОГОНЬ!

И сухой треск выстрелов…

Новицкий невольно перекрестился. Трубецкой одними губами шептал молитву.

Хлопнула дверь, и в кабинет вернулся Львов. Анненков посмотрел на него, указал на стул:

– Садись. И вы, господа, тоже садитесь.

Все сели. Анненков сел на место Колчака, брезгливо сдвинул в сторону какие-то бумаги.

– Значит так, – начал он спокойно. – Павел Иванович, Константин Антонович, Владимир Владимирович, я не ошибусь, если скажу, что у вас нет причин особенно скорбеть по безвременно почившему изменнику Колчаку? Ага, молчание – знак согласия. Соответственно, я полагаю, что вы, князь, – он повернулся к Трубецкому, – примете на себя командование бригадой линейных кораблей. Вы, Павел Иванович, принимаете на себя командование флотом. А вы, адмирал, – обратился он к Плансону, – как мне кажется, и так на своем месте. Теперь у меня к вам всем вопрос. Один, но очень важный: нам нужно в Одессу. Срочно. Когда обеспечите?

Плансон кашлянул:

– Борис Владимирович, разве это проблема? Выделю вам эсминец, и через девять часов вы – в Одессе…

Анненков засмеялся:

– Э, нет, господа. В Одессе я должен быть не один, а вместе со своей дивизией…