Молочная ферма Стелботов, встретившая неожиданных посетителей унынием запустения, по всему переживала свои не лучшие дни. Коровники были пусты, лишь одна чахлая коровенка безрадостно пережевывала пук сена в углу, двор зарос сорняками... Гостей встретила женщина лет сорока, с лицом мрачным, под стать самой ферме.

– Чем могу быть полезна, добрые господа? – спросила она, вытирая руки о фартук.

Инициативу в беседе взял Джексон и отозвался:

– Нам бы поговорить с Роджером Стелботом. Он здесь живет?

Женщина, если и удивилась, вида не подала: только хмыкнула:

– Вряд ли его нынешнее состояние можно назвать жизнью, но да, он живет здесь. – Она отступила, пропуская их через калитку. – Меня зовут Марта, я дочь Стелбота. И скажу сразу: не уверена, что старик захочет с вами поговорить. С болезнью его и без того скверный нрав только усугубился. А о чем идет речь? Быть может, я смогу вам помочь.

Джексон покачал головой.

– Боюсь, дело, о котором мы хотели бы переговорить с вашим отцом, произошло до вашего рождения, мэм, и ответить на интересующие нас вопросы может лишь он сам.

Женщина пожала плечами: вроде как, дело ваше, я только предупредила – и ввела гостей в дом, проводив их до комнаты Стелбота. Небольшая, с задернутыми занавесками, она уже одним своим видом нагоняла тоску, а вкупе с осунувшимся больным стариком под серым байковым одеялом она и вовсе казалась своего рода могилой, преддверием ада.

– Кого это нелегкая принесла? – проскрипел старик на постели. – Какого лешего мне не дают умереть в одиночестве? Я прошу не так много. Если это снова викарий, дурная девчонки, – обратился он к дочери, – гони его прочь, как шелудивого пса. Мне не о чем с ним говорить!

– Он плохо видит, – пояснила мужчинам дочь Стелбота. – И взъелся на доброго человека, викария нашей церкви. Даже на одре болезни не желает раскаяться в совершенных грехах...

– Нет у меня никаких грехов, глупая баба! А если б и были, не святоше-викарию их отпускать – бог отпустит. – И с еще большим раздражением: – Кто здесь? Говорите уже.

Джексон подошел ближе к постели и произнес:

– Здравствуйте, Стелбот. Не думал, свидеться с вами снова!

Старик замер, вслушиваясь в слова, и его подернутые дымкой, вылинявшие глаза вперились в говорившего.

– Этот голос... – проговорил он, – этот голос я знал когда-то очень давно. Кто вы такой?

– Гаррисон Джексон, сын Дерека Джексона, вашего бывшего господина.

– Сын Джексона... мне стоило догадаться... – Старик закашлялся в кулак, и дочь поспешила помочь ему, но тот грубо оттолкнул ее. – Уходи уже, глупая баба, нам с мастером Джексоном нужно поговорить.

Марта безропотно отступила, слишком привыкшая к поведению собственного отца, чтобы хотя бы обидеться, и вышла за дверь, оставив мужчин наедине.

– У вас хорошая дочь, – произнес было Джексон, но старик отмахнулся от темы, как от назойливой мухи.

– Какой прок от надоедливых баб?! От них одни только беды. – И спросил: – Кто пришел с вами? Я слышу, здесь есть кто-то еще.

– Со мной Лоуренс Андервуд, мистер Стелбот. Мы пришли, чтобы задать вам вопросы!

– Андервуд... знакомое имя... Этого стоило ожидать.

– Чего именно, мистер Стелбот?

– Того, что прошлое однажды вернется... – И хрипло: – Я знаю, что за вопросы вас двоих интересуют, но, видит бог, не мог и подумать, что однажды отвечу на них.

– Так вы ответите нам?

– Спросите, и мы поглядим.

Старик глядел своими почти невидящими глазами так пристально, с таким неотступным вниманием, что Джексону стало не по себе. Он пододвинул к кровати один из стульев и сел...

– Мистер Стелбот, вы знаете, что случилось с Джервисом Андервудом в стенах Уиллоу-холла тридцать восемь лет назад? Этим утром мы обнаружили его кости в катакомбах под домом.

Старик не спешил отвечать: молчал, думая о своем, и, наверное, вспоминал. И стоило ему только заговорить, как стрелки часов, казалось, закрутились в обратную сторону с головокружительной скоростью, возвращая его слушателей и его самого в далекое прошлое...

– Я знал, что рано или поздно такое случится. Правда, все же надеялся, что отдам к тому времени душу богу, и отвечать не придется... Да и не мой это грех – отца вашего, мастер Гарри. Вот кто должен был бы ответить...

– Расскажите нам, все, что знаете, мистер Стелбот, – подался вперед Андервуд. – Я долгие годы не знал, где мой отец и что с ним случилось, – теперь пришло время для правды.

– Правду переоценивают, – ответил старик, – но я расскажу. Мне теперь терять нечего: я одной ногой в могиле. И если отец ваш, мастер Джексон, и спросит с меня за чертой, я знаю теперь, чем ответить. – И он продолжил через секунду: – Все случилось в сентябре семьдесят девятого. Вам тогда было два года, Блевину – около четырех. Отец вами страшно гордился: постоянно о вас говорил... о вас и супруге. Ее он любил по-безумному и ревновал страшно. – Джексон дернулся, удивленный такими словами, и старик подтвердил: – О да, эта была любовь, мастер Джексон, такая огромная, что стены Уиллоу-холл едва могли ее уместить! Вам, верно, казалось, что отец ваш злобствовал от неприятия, ненависти, ан-нет, это он от избытка огромного чувства, не нашедшего отклика в сердце супруги... – И покачал головой. – Он ведь любил вашу мать еще до того, как сумел стать ее мужем: глазел со стороны, как она миловалась с Джервисом Андервудом, вашим отцом, – перевел он незрячие глаза на Лоуренса Андервуда, – и слюной исходил. Августа была его одержимостью! Страстью. Едва случилось то странное дело на приеме у Таггертов, и Андервуда оговорили (нарочно или по делу – никому не известно), а после и вовсе разорвали их с Августой помолвку, как мистер Джексон, воспользовавшись моментом, отправился к Винтерам и попросил руки девушки. Подумайте сами, была ли она рада такому повороту событий? Она любила щенка Андервудов, а тут Джексон со своим предложением, и родители девушки, опасаясь, что скандал с женихом затронет и его бывшую невесту, поспешили сбыть дочку с рук, пока есть хоть один претендент на ее руку и сердце. Так мисс Винтер стала супругой хозяина...

Старик замолчал, потянувшись к стакану с водой, сделал два жадных глотка и торопливо продолжил. Казалось, страшился умереть раньше, чем закончит рассказ... Желал облегчить душу, если не перед священником, то хотя бы перед двумя незнакомцами.

– Брак их, как вы понимаете, не был счастливым. Хозяйка едва терпела супруга, да и стоит ли удивляться: он был суровым, неразговорчивым человеком, а она, должно быть, привыкла к другому. Андервуд, как я слышал, был его полной противоположностью... Что ж, хозяйка постоянно ходила печальной, а Джексон – мрачным, что тучи на горизонте. Они пересекались в столовой и в спальне... Отец ваш брал ее так, словно мстил за равнодушие, и помыслить не мог, что тем самым лишь делает хуже. А уж как он ее ревновал, святая Матильда! Стоило ей только глянуть на другого мужчину, как черти рвали Джексону душу, а уж мужчины те были разве что слугами: на всякие там приемы он ее не возил. Страшился, что женушка встретится с бывшей любовью или другого кого заприметит... Хотя, как по мне, госпожа была совсем не из тех подлых женщин, что пренебрегают святыми узами брака, какими бы невыносимыми они ни были. Но хозяина было не переубедить...