Миссис Мэри Фостер, немолодая, полная женщина с длинной цепочкой пенсне на поясе встретила неожиданных посетителей на террасе в компании своих пушистых любимцев, котов, и рыжего лабрадора с вислыми ушами. Тот был еще молод, игрив и юлой вертелся вокруг двух мужчин, не обращавших на него никакого внимания.

– Сидеть, Спайк! – строго попеняла ему за манеры хозяйка. И извинилась перед гостями: – Извините этого сорванца, его еще учить и учить!

Джексон и Андервуд молча кивнули, признавая за щенком право быть непоседливым и вертлявым. В конце концов, они знали девушку точно подобного нрава... Ее с трудом удалось уговорить остаться в Уиллоу-холл: ни ее недавняя травма, ни неуместность подобной поездки в компании двух мужчин – ничто не могло ее удержать. Кроме, разве что, Эвелин, посулившей ей отправиться в Конуэй к ювелиру, который смог бы привести найденное в руинах аббатства кольцо в должный вид... Мисс Стаффорд и сама рвалась следом. Заявила категорическим тоном: «Я как никак напрямую связана с этим делом. А потому не надейтесь меня отстранить!» и с вызовом поглядела на Андервуда. Но он и не думал с ней спорить: все его мысли были занята их недавней находкой. Он ощущал и радость, и горе одновременно: радость от мысли, что наконец-то узнал, где пропадал мистер Андервуд долгие двадцать лет, и горе... ведь тот умер там не своей смертью. Кто-то приложил к этому руку, и ржавая пуля, найденная среди костей, была явным тому подтверждением.

К счастью, удалось образумить и эту упрямицу... Ни к чему мнимой пленнице разгуливать по округе, вдруг отец ее или дядя подослали шпионов. Эта мысль неожиданно показалась ей здравой, и девушка согласилась остаться. Либо же вознамерилась отправиться в Конуэй с Кэтрин...

Лабрадор, между тем, присмирел, заняв место у стула хозяйки, и она, распорядившись о чае, осведомилась, обращаясь к мужчинам:

– Что ж, теперь можем поговорить. Что именно привело вас в мой дом, господа? – Взгляд ее потеплел, задержавшись на Джексоне, она кивнула как будто самой себе. – Я, признаться, и не надеялась увидеть вас когда-либо снова, – добавила с легким вздохом. – После смерти Августы от вашего дома мне было отказано... Ваш отец – пусть Господь простит его грешную душу! – считал, что я дурно на бедняжку влияла, и запретил мне общение с вами, ее детьми. Я очень из-за этого переживала, но сделать ничего не могла... – Она снова вздохнула: – Жаль, Блевина больше нет. Он был таким славным ребенком...

Джексон подумал, что «славные дети» подчас вырастают в отвратительных взрослых и поспешил произнести:

– Миссис Фостер, вы были ближайшей и самой верной подругой моей матери, насколько я помню.

Та кивнула.

– Да, именно так. Мы дружили с самого детства!

– В таком случае, вам, конечно, известны все ее тайны... даже самые сокровенные.

– Полагаю, что так... – неуверенно, не совсем понимая, куда клонит гость, подтвердила его собеседница.

– Миссис Фостер, мы нашли письмо моей матери, адресованное некой Манон. Может ли это быть так, что писала она его вам?

Женщина выглядела по-настоящему удивленной и явно заинтригованной.

– Полагаю, что так, молодой человек, – сказала она. – Ваша мать всегда звала меня этим именем в письмах, что-то вроде детского прозвища, нашей маленькой тайны. – И спросила: – Что за письмо вы нашли? Могу я увидеть его?

Джексон извлек из кармана томик стихов. Между страниц, наполненных лирическим содержанием, был заложен пожелтевший листок эпистолярного жанра: письмо, обнаруженное в шкатулке с письменными принадлежностями.

Еще только прочитав его в кабинете, где Кэтрин и остальные собрались после раскопок в катакомбах под домом, Джексон сразу предположил, что адресовано оно миссис Фостер, старой подруге его матери. Он помнил детским умом, как к матери приезжала какая-то леди, которая заставляла ее улыбаться и, уложив в корзинку еды, ехать на пикник к морю, где Гарри и Блевин носились босиком по песку, гоняя прожорливых чаек. Это были одни из лучших воспоминаний из его детства...

А письмо нуждалось в основательном разъяснении, и дать его могла только та, что знала, о чем идет речь.

– Вот, бумага совсем изветшала, будьте с ней осторожней. – И Джексон подал миссис Фостер пожелтевший от времени лист.

Та прикоснулась к нему, как к святыне, и, едва увидев первые строчки, выдохнула в волнении:

– Это точно почерк Августы. Столько лет уж прошло – и снова письмо от нее! Я могу его прочитать? – Посмотрела на Джексона.

– Именно потому мы и здесь, – ответил мужчина. – Мы хотели бы знать, о чем писала в нем моя мать. Только вы могли бы нам разъяснить его смысл...

Она молча кивнула и забегала глазами по строчкам. Джексон и сам прочитал его много раз кряду и почти наизусть помнил каждую строчку...

«Дорогая Манон, хочу рассказать тебе, что случилось со мной этим днем. Случилось такое, что... Поделиться могу только с тобой, и если не сделаю этого, у меня случится удар... Я и сейчас еще сама не своя, даже руки дрожат.

Манон, этим утром я видела Джервиса! Он явился к нам на порог, и это после всех этих лет... Я как раз занималась в саду, когда наш дворецкий доложил о прибывшем госте. Назваться тот якобы не пожелал, но говорить хотел только с хозяйкой. Со мной! К нам почти никто не приходит, а тут этот мужчина... Признаться, я оробела и, как оказалось, не зря. Джервис, препровожденный дворецким в гостиную, встретил меня у дивана... Он, кажется, не садился, – и сам был взволнован, как я потом поняла. Он назвал мое имя, и мы долго молчали... У меня отнялся язык от внезапности этой встречи, от удивления... и немного от радости снова видеть его. Ах, Манон, мне казалось, это глупое чувство давно миновало, но стоило только увидеть его... Не могу передать, как неистово билось мое сердце в груди! Как залило румянцем вспыхнувшие пламенем щеки... Как... Да ты и сама понимаешь: такая любовь, как у нас, не проходит бесследно. Зачем он только пришел? Зачем взбудоражил мое глупое сердце?

«Августа, я должен сказать тебе нечто важное», сказал он так просто, словно не было шести лет разлуки, словно мы виделись только вчера, и он пришел рассказать о погоде. У меня звенело в ушах, но я, кажется, шумно сглотнула и ответила, что мой муж может явиться в любую минуту, что он не должен был приходить и говорить нам, собственно, не о чем. Но Джервис настаивал: «Нам нужно поговорить. Я узнал нечто важное о ТОМ деле... Я хочу тебе рассказать, оправдаться...». Я сказала, что время прошло, что смерть Стаффорда более нас не касается, а в виновность его я не верила ни тогда, ни сейчас... «Отпусти, – велела ему, – и живи счастливо дальше». А он усмехнулся: «Счастливо без тебя? Думаешь, это возможно? Из-за Стаффордов я лишился всего в этой жизни: друзей, доброго имени, планов на будущее и самое главное, я лишился тебя». Манон, если только б ты знала, чего стоило мне не разрыдаться навзрыд! Вместо этого я попросила его уходить... Обещала встретиться вечером в роще, где мы смогли бы поговорить. Если бы Деррек увидел нас, понимаешь сама, хорошим это вряд ли б закончилось. А потому ему нужно было уйти...