Вдруг Бобка резко свернул. Выставил руки вперед, в приоткрытую дверь. На него тут же наскочил Шурка, на Шурку – Таня с Бубликом. Ввалились в какую-то комнату.

Таня захлопнула дверь, рывком задвинула щеколду.

– Бобка, стой!

– За ним! За ним! – звал Бобка.

Шурка успел подхватить его под мышки. Бобка брыкнул в воздухе ногами.

Светомаскировка здесь оборвалась и висела на одном гвозде, как знамя побежденной армии. В черном оконном прямоугольнике была ровно прорезана луна.

В дверь стали колотить.

– Быстрее! – рвался из рук Бобка.

Таня ахнула. Шурка онемел. Голубой от ночного света мишка пробежал по лунной дорожке, всеми четырьмя лапами забрался на козетку, подпрыгнул, уцепился за широкую золоченую раму, перебросил заднюю лапу, другую – и ухнул. Пропал по ту сторону картины.

От изумления Шурка выпустил Бобку. И быстрее, чем они успели опомниться, Бобка забрался на скользкую шелковую спинку и повис на раме. Тут же высунулись две коричневые лапы, схватили его за шиворот и втащили внутрь.

– Та-та-та-та… – только и смог выговорить Шурка. Он хотел сказать «Таня», но зубы стучали.

В дверь перестали тарабанить.

Таня с Шуркой подошли к картине. В темноте она казалась темным прямоугольным окном в стене.

Бобки в комнате не было. Тишина раздирала уши.

Таня встала ногами на козетку, осторожно взялась за край рамы. Заглянула. Почувствовала, как голову овевает ветерок. Спрыгнула обратно на пол.

– Что там? – прошептал Шурка, ни жив ни мертв.

Таня сгребла в охапку Бублика.

– Мы ведь Бобку там не оставим, – хрипло крикнул Шурка.

Она встала одной ногой на козетку.

– Ты уж, Бублик, прости.

Напряглась всем телом и метнула Бублика.

Бублик не шмякнулся. Не упал, скуля. Он тоже пропал.

Шурка молчал.

– Опыты на собаках, – пробормотала Таня. – Как у академика Павлова.

Осторожно просунула голову в раму, держась за нее руками, как за подоконник. Сил удивляться у нее больше не было.

– Таня, что там?

Сестра таращилась в темноту.

– Ничего не видно… Ой!

Она почувствовала, как воздух крепнет; лицо будто прихватывал завязывающийся ледок.

– Погоди, Шурка. У меня в кармане пальто спички. Зажги, а? Прежде чем сигать куда попало, надо хоть глянуть – что это еще за картина такая, что на ней…

И тут в дверь забухали с новой силой. Видно, на помощь стулу подоспел шкаф и теперь ломился дубовым плечом. Стена тряслась, по обоям зашуршала штукатурка.

Козетка под Таней застучала нарядными ножками-копытцами, затряслась от негодования. Стол с золотым кантом угрожающе выдвинулся углом от стены и пошел прямо на них. А Таня все колебалась.

– Шурка, ну посвети же!

Тот одним махом вскочил козетке на спину. Схватил Таню за лодыжки, задрал их; Таня взвизгнула и перевалилась на ту сторону. Под ногами у него поехало – козетка прянула от стены. И только Шурка перебросил ногу через раму, как вторая ступня повисла в пустоте: козетка злобно топотала уже поодаль.

Дверь с грохотом слетела с петель. Шурка подтянулся, дернул шарф, зацепившийся за угол рамы. Толкнулся, почувствовал, как лбом проламывает тоненький хрусткий ледок, – и упал.

Буфет досадливо клацнул, задвинув ящик. И все остались стоять, где стояли. Комната опустела.

Лунный свет пальчиком провел по раме. Остановился на табличке с названием. Ведя пальцем, прочитал: «Туонела». И мягко съехал в сторону – прочь, прочь, по своим ночным делам.

– Бобка! – негромко окликнула темноту Таня.

Шурку била крупная дрожь. «Неужели я боюсь?» – с досадой подумал он. И позавидовал Тане: она, похоже, не боится. Правда, он не видел Таниного лица, зато чувствовал ее бок: Таня не тряслась.

Она рассердилась:

– Да прекрати ты подскакивать!

И снова послушала темноту.

– Бобка?..

– Холодно! – соврал Шурка. Вернее, не совсем соврал: он уже сам не понимал, от холода дрожит или от страха. – Надоел этот мороз поганый! Сил уже нет!..

– Тише ты… Не слышу. Ты слышал?

– Что?

– Вроде шаги. Бобка! Бобка, это ты? Иди сюда. Хватит. Не смешно.

– Ты чего чешешься? – обернулся к ней Шурка.

Танин локоть замер.

– Ничего, – огрызнулась она. – Бобка!

Ни звука.

Было ясно: Бобку надо искать. Вот только где? И где это они сами?

Темнота была идеально черной. У Шурки стала чесаться шея, а под мышками намокло.

Таня размотала шарф. Стянула шапку.

Теперь у Шурки зачесалось все: спина, ноги под рейтузами, голова, живот. Он просунул руку под пальто, чтобы поскрести, – и не удержался, быстро расстегнул пуговицы. Пальто распахнулось. Шурка ждал, что сейчас к груди прикоснется ледяная плита воздуха. Но было ничуть не холодно.

– Господи, зачем мы только сюда полезли, – ворчала Таня. – Надо было остаться в этой чертовой квартире.

– Ты что, хочешь обратно?!

– Конечно, хочу! – Танин голос задребезжал. – Мы просто струсили. Каких-то дурацких стульев в темноте испугались. Совсем уже паникерами стали…

Мишку не упоминали, будто его и не было.

– Таня, мы где? – спросил темноту Шурка.

– Черный ход, наверное.

– Из комнаты?

Черный ход в квартирах обычно шел из кухни.

– Может, здесь раньше была кухня. А потом сделали комнату, – не сдавалась сестра. Но Шурка слышал в ее голосе сомнение.

Таня отпустила его.

– Погоди!

Но рука ухватила пустоту. По стене зашуршали ладони: Таня шла на ощупь.

– Не ходи, – испугался он.

– «Не ходи»!.. А Бобку Пушкин искать будет?.. Бобка! – негромко звала Таня. – Шурка, а Бублик с тобой? – вдруг опомнилась она.

– Бублик, – позвал Шурка.

Оба прислушались. Ничего.

– Сбежал, – вздохнула Таня.

Но не сдалась:

– Бобка, ты что, спрятался? Вылезай. На нас больше никто не нападает. Пошли обратно в нашу комнату!

Темнота так и заливала глаза, и просвета в ней не было.

У Шурки разболелась голова. Под мышками как будто лежала мокрая горячая вата. Он стянул шапку – и почувствовал, что голову охватил теплый воздух! Но поделиться с Таней открытием он не успел.