– Ох, только бы Бобка…

Когда они добрались домой, на лестнице было совсем темно.

– Как мы могли оставить Бобку одного! – все твердила Таня. – Никогда себе не прощу.

– Ничего-ничего, – бормотал Шурка. – Видишь, дом цел.

– А вдруг и он…

В темноте поднимались, нащупывая ногой ступеньки и шлепая ладонями вдоль стен.

– Все, больше никогда не разделяемся, понял? Только вместе!

– Бобка! – не выдержал, крикнул вверх, в раковину лестницы, Шурка. – Ты дома?

– Бобка!

– Таня, он дома. Просто не слышит.

Но Шурка сам себе уже не верил.

Таня пыхтела и отдувалась. Потом не могла попасть ключом в замочную скважину. Он плясал у нее в пальцах.

– Ты же видел. Ты же видел сам…

– Бобка, Бобка! – дрожащим голосом звал Шурка.

Ключ звякнул, пропал внизу в темноте, как на дне колодца. Таня опустилась на корточки и принялась шарить по полу.

– Таня, ну что же ты копаешься!

Вдруг дверь квартиры открылась сама, на пол лег дрожащий клин света, показал черную палочку ключа. Таня схватила его. Подняла взгляд. В дверях стоял Бобка, а на полу – свеча. Держать ее Бобка не мог: в одной руке у него была большая витая булка с маком, в другой – надкусанная груша.

– Ты… э-э-э… чего шапку снял? – промямлила Таня.

Они с Шуркой уставились так, словно Бобка был привидением. Давно не мытые Бобкины волосы стояли кустом. Свеча подрагивала. Тени ходили по стенам. По потолку. По Бобке, по булке, по груше. Откуда-то поддувало холодком. Они даже забыли отругать Бобку за то, что он без разрешения вылез из-за комода.

Есть Бобка не спешил. Он явно был сыт. Груша успела слегка заржаветь.

– Я уже одну съел, – объяснил он и засмеялся.

– Дай, – не выдержала Таня.

Бобка охотно протянул ей обе руки. Таня и Шурка схватились одновременно. Разломили булку. Таня не сразу смогла укусить грушу. Но справилась. Промычала что-то с набитым ртом.

Бобка засмеялся:

– Вкусно?

Шурка жевал, закрыв глаза: после блуждания на морозе есть хотелось в сто раз сильнее.

– Вкусно? – улыбался до ушей Бобка.

Таня помотала головой: неописуемо.

Она даже не спросила – откуда. Ясно же откуда. Только один человек мог ее привезти. Из далеких краев.

Дом, мумия на саночках, пухнущие улицы, каменная ваза – все забылось. Все было уже неважно.

– Мама!!! – радостно завопили в два голоса Таня и Шурка в темноту коридора. – Мамочка! Мы здесь!

В комнате было темно. От свечи ложились длинные шевелящиеся тени. Комод был выдвинут почти на середину комнаты. Печенья у стены не было.

Бублик обнаружился на кровати. Ткнулся Тане в руку. Из пасти у него пахло карамелью.

– Балбес, – сказала Таня и поцеловала его в мягкий лобик. – Мама, ты здесь? – спросила она темноту. Никто не ответил. Подняла свечу.

Диван тоже стоял под углом – будто кто-то рванул его от стены изо всех сил.

От груши на руку стекал сок, Таня его слизывала.

– Мама?

Люстра мерцала сверху стекляшками, посылая обратно свет свечи. Словно подмигивала: знаю все, но не скажу, нет-нет, и не просите.

– В ванной ее тоже нет, – возник в дверях Шурка.

Таню осенило. Она отодвинула Шурку, высунула голову в коридор:

– Тетя Вера! Это ты?

Пламя свечи запрыгало на сквозняке. Дверь на кухню поскрипывала, сквознячок прикидывал и все не мог решить: закрыть ее? не закрыть?

– Может, она пришла, а нас нет – и она пошла искать нас? – предположил Шурка. – Бобку накормила и пошла. – Посмотрел на Бобку: физиономия брата показалась ему подозрительной. – Бобка, ты ей сказал ведь, что мы за ней пошли?

Тот замялся.

– Она на кухне? – подсказала Таня.

– Наверно, колет дрова? – уточнил Шурка.

Только что-то ни звука не доносилось.

– Ты на кухне? – крикнула Таня.

Она сама уже не знала, кого имеет в виду – маму или тетю Веру.

– Не ходи туда, – наконец выдавил Бобка. – Туда не надо.

– Бобка, что? – обернулся Шурка.

– Там с той тетей…

– С Маней? – подсказал Шурка.

– С мамой? – еле выговорила Таня.

Бобка спокойно смотрел круглыми глазами.

– Нет, с той злой, – мотнул он головой. – С ней… нехорошо.

Таня и Шурка тотчас бросились на кухню. Таня застыла на пороге. Шурка заглянул – и замер.

Тети Веры на кухне не было. Из окна с сорванной светомаскировкой струился тихий лунный свет. Стекло вынесло взрывной волной. В кухне стояла черная студеная ночь. Большую, давно остывшую плиту покорежило; она уже не могла рассказать, что случилось.

Нашлось и печенье – оно горкой лежало на столе. В лунном свете оно было похоже на руины игрушечного замка.

Дворничиха сидела за столом, откинувшись на спинку стула. Руки лежали на столе, как будто она хотела сделать что-то совсем обычное – например, разложить пасьянс или накрасить ногти. И даже глаза у нее были открыты. У руки стопкой лежали хлебные карточки. У другой руки – топор. Лунный лучик нарисовал на нем полоску. Изо рта у Шурки, у Тани, у подошедшего Бобки вырывался парок. А вот у дворничихи – нет.

Напротив дворничихи на стуле сидел мишка. Желтоватый глаз блестел выпуклым лунным бликом. Четырьмя дырочками глядела пуговица.

Он улыбался.

– Я мишку позвал. А он не идет, – сообщил Бобка.

Таня вывела его из кухни, решительно закрыла дверь, прижала покрепче. Она дышала так, будто пробежала всю лестницу вверх и вниз.

– А что с ней? – полюбопытствовал Бобка. – Я ее тоже звал, она не пошла. И почему у нее так много хлебных карточек?

– Э-э-э-э… – потянул Шурка.

– Ничего особенного. Она превратилась в куклу, – быстро проговорила Таня.

– Это как?

Таня пожала плечами.

– С некоторыми бывает.

– Потому что она была злая?

– Отстань, Бобка, – не выдержала Таня. – Сказано тебе: так иногда бывает.

Прикрыла на ходу рукой пламя свечи от сквозняка.

– Печенье осталось там, – просипел Шурка, когда они вернулись в комнату. – И мишка.

– Я сегодня больше не могу, – просто призналась Таня. – Завтра.

Они помогли Бобке перебраться на кровать. Нахлобучили на него шапку.