— Но ведь тут сейчас прекрасно!

Они остановились перед памятником бомбардиру Василию Корчмину.

— Красиво. Но очень уж похоже на Прагу, Париж, Вену… А вот, — Борис Сергеевич кивнул подбородком на бронзового артиллериста, — памятник очередному мифу.

— Как это? — не поняла Белка.

— Версия о том, что название остров получил по имени командира батареи Василия Корчмина, которому Петр слал приказы, подписывая «Василию на остров», не выдерживает критики. Название Васильевский остров вообще самое старое название в Петербурге. Оно существовало за двести лет до возникновения города. Это название упоминается в 1500 году в переписной окладной книге Водской пятины великого Новгорода. Кстати, одновременно остров имел и финское название Хирви саари — Лосинный остров. Три новгородских посадника по имени Василий — Казимир, Селезень и Ананьин владели участками в северной части новгородских земель. Один из них, Василий Селезень, был казнен Иваном III в 1471 году, а земли его конфискованы великим князем. Связано ли название острова с одним из этих Василиев, или островом владел еще какой-то Василий, мне неизвестно. Но Петровский бомбардир тут явно не у дел. Зато как раз в восемнадцатом веке были предприняты неоднократные попытки заменить название острова. Так, одно время остров называли Княжеским или Меншиковым — по имени его владельца светлейшего губернатора Алексашки Меншикова. В 1727 году при Петре II был издан указ именовать остров Преображенским, так как предполагалось перевести туда гвардейский Преображенский полк. Однако все эти названия продержались недолго. И слава богу.

Академик улыбнулся, взглянув на приоткрывшую рот девушку.

— Ты не замерзла?

— Мне с тобой и в Антарктиде тепло, — улыбнулась в ответ спутница.

Дубовик сильной рукой обнял ее за талию и привлек к себе.

— Ну тогда мы сейчас выходим на набережную, пешком идем до Дворцовой, а там направо — к Исаакию. Не уверен, что работает колоннада — не сезон, но есть надежда, что повезет. Не Ганновер, конечно, тут значительно ниже смотровая площадка. Но видно все равно хорошо. И я сверху покажу тебе те места, что мы непременно посетим в эти дни…

4

В месте съезда с кольцевой автодороги на Осташковское шоссе была обычная для выходных пробка. Французский мотор мерно гудел, убаюкивая пассажиров синего «пежо». Вчера Турецкий снова вернулся поздно. Сначала дождались Галочку Романову и Володю Яковлева. Владимир вообще часам к девяти явился. Зато с приятными новостями. Проверив пассажиров самолета по списку, любезно предоставленному «Люфтганзой», он выяснил, что соседкой академика в полете была некая Изабелла Вовк. Это было уже серьезно, настоящая зацепка. И девице отвертеться будет трудно, хотя даже этот случай тоже мог быть невероятным совпадением. Но Турецкий чувствовал, что это не так.

Потом они долго сидели все вместе и разговаривали. Просто обменивались мнениями, как и что им следовало бы делать дальше. Поремский доложил, что, побывав у отца академика Дубовика, взял список всех родственников и знакомых, которых старый профессор упомнил. Созвонился с университетским отделом кадров, и те в архивном деле отыскали упоминание еще парочки забытых родичей. Рюрику Владимир сплавил иногороднюю родню. Теперь Елагин по уши закопался в контактах с Екатеринбургом, Бобруйском и Рязанью, где проживали двоюродные и троюродные Дубовики. Но дальние родичи, десятками лет не видевшие своих московских свояков, еще бы столько же о них не слышали. Ни один ничего не смог сказать о возможном местонахождении Бориса Сергеевича.

К сожалению, пока и опрос бывших соседей и просто знакомых, которым занимался сам Поремский, никакого результата не принес. Если, конечно, не считать результатом результат отрицательный.

А потом они совместными усилиями, фактически методом мозгового штурма, выдвигая самые невероятные предложения, старались спланировать такую дальнейшую последовательность действий, чтобы не спугнуть удачу, наконец улыбнувшуюся следственной группе.

Вечером Ирина Генриховна в очередной раз возмущалась, что у людей мужья как мужья, и только у нее мужик дома никогда не бывает, даже вечером в пятницу, несмотря на то что договорились вроде бы в субботу встать рано, чтобы ехать на пикник.

— Ты хоть помнил про то, что Нинке выезд на шашлыки обещал?

Турецкий поник:

— Если честно, то забыл. Забегался.

— Забегался! Забыл! — передразнила супруга. — Был ты, Турецкий, босяком всегда, им и остался. Тебе бы одному жить. Все равно семья для тебя — ничто.

— Не сердись, Фроловская, а? — откликнулся Александр Борисович виновато. — Ты же знаешь, что семья для меня — все. Но чтобы ее содержать, я должен очень много работать.

— Толку с твоей работы, если семье на выходные не собраться.

— Соберемся мы, Ир. Завтра с утра и поедем. Что нам? Мангал в багажник засунули — и вперед.

— А мясо? Или ты его купил? И оно в сумке в коридоре лежит?

— Не купил. — Турецкий в очередной раз почувствовал себя преступником. — Но разве это проблема? Заедем на кольце в «Рамстор» или «Ашан». Сразу и возьмем маринованного.

— Эх, Шурик. — Ирина Генриховна только вздохнула. — А когда-то ты никого к мясу не допускал. Неужели магазинное тебе лучше домашнего? А я, как дура, выбирала свинину, мариновала…

— Какая же ты прелесть, Фроловская! — поднял глаза «важняк». — И я тебя люблю.

Преодолевая сонливость, пробираясь сквозь затор, выбрались все-таки почти уже в Челобитьево на свободную дорогу. А затем ушли с Осташковского налево, свернули на Пирогово. К водохранилищу выехали почти по центру, затем, миновав прибрежное Терпигорье, добрались к неширокому, но глубокому заливчику, вдающемуся в сушу примерно на полкилометра. Тут, на уютном бугре, поросшем с трех сторон березками, было удобное местечко с со старым кострищем. И пусть выбирались они сюда раз в десять лет, но любили его. За красоту и отдаленность от цивилизации. За покой и возможность одиночества втроем.

Машина осталась на проселочной дороге. Водитель и пассажиры направились к озеру.

Было тепло, солнце пригревало по-весеннему. А добираться до бугра с поклажей все равно пришлось по старому, плотному, ноздреватому, посеревшему снегу, еще не сошедшему под тенью деревьев. Иногда он проваливался, ноги погружались в холодную мокроту. Но на бугорке было сухо, а сквозь прошлогоднюю пожухлую траву продиралась свежая зеленая поросль. И вокруг старого костра лежали сухие толстые бревна, на которых было так удобно сидеть. И огромный пень рядом в очередной раз был готов послужить столом.

Семейство натаскало сухих веточек, чтобы разжечь костер. И Турецкий, соорудив из них шалашик, зажег конструкцию с одной спички, вызвав аплодисменты дам.

— Да ты бойскаут, Турецкий, — смеялась верная спутница.

Потом мужчина собрал рядом с пылающим костром мангал. Подбрасывал в него сухие березовые дрова из вязанки, купленной на автозаправочной станции, и сам себе под нос приговаривал: