– У тебя всё в порядке? – встревожился тот. – Может, я помочь могу?

– Нет, спасибо. Просто очень устала. Потом расскажу, – грустно улыбнулась Ника.

Она почти успела зайти в свой подъезд, как сильный окрик, заставил её замереть на месте.

– Стоять, виконт! – прокричал женский, почти срывающийся на визг голос.

Ника стремительно оглянулась, адреналин, выброшенный надпочечниками, сделал её быстрее и внимательнее в ту же секунду. Готовая ко всему, она мгновенно оценивала всю информацию, поступающую через все клетки тела в мозг.

– Назад! – продолжал верещать голос.

Черная, смешанных кровей псина довольно носилась по двору, не обращая внимания на хозяйку.

– Не бойтесь его, – встретив взгляд Ники, успокоила её хозяйка. – Он не опасный. Молодой просто.

– Я не боюсь, – тихо ответила Ника и зашла к себе в подъезд.

Её любимая квартира за время отсутствия словно уменьшилась в размерах и состарилась. Будто, очутившись в детстве, она встретилась с любимыми игрушками и поняла, что давно переросла их, и они, столь любимые ранее, теперь совсем не интересны. На всех поверхностях успел организоваться слой пыли, цветы, не выдержав отсутствия воды, обессиленно пожухли, довершая и без того не слишком праздничную картину.

– Ну вот я и дома, – громко сказала Ника.

Она посидела некоторое время на стуле, просто держа руки на коленях и стараясь ни о чем не думать.

Родным, до боли знакомым звонком её, словно из тупого сна, вырвал заливающийся телефон.

– Бу-бу-бу-бу, Виконт пал, – сообщили в трубке.

– Чего??? – постепенно приходя в себя, не поняла Ника.

– Это Викентий Павлович, из отдела кадров. Вероника Александровна, вы почему на работу не ходите? У вас отгул по собственному желанию?

***

– Девушка, я говорю, вы выходите?! –  толкая её животом, повторила грузная тётка, всю дорогу пихавшая её сумкой и с неприязнью оглядывая Нику при каждом касании. Людей в автобусе было, как сельдей в банке, и судя по запаху, стоящему в салоне, тут использовался тот же рассол.

– Да, да, выхожу, – поспешно ответила Ника, пытаясь сосредоточиться и преодолеть задумчивую рассеянность.

– Как пьяные все, честное слово. Как будто все напились и опохмелиться не могут, – злобно бурчала тётка якобы себе под нос, а на самом деле предназначая сказанное именно ей. – Не пойми, кто в автобусе ездит.

Представляю, что бы она сказала, если бы увидела меня на Лексусе, – подумала Ника.

Осторожно держась за поручень, вышла из автобуса, подпихиваемая злобно торопящейся тёткой.

Про Лексус теперь можно навсегда забыть. Машина пропала, и уже, наверное, разобранная по деталям, служила другим владельцам. А может, далеко в горах радовала местного начальника полиции.

Впрочем, Ника довольно быстро научилась заново пользоваться общественным транспортом. Это было конечно серьёзное понижение статуса, особенно это чувствовалось в такие дни как сегодня, с тёткой. Но она быстро привыкла.

Неожиданно труднее было привыкнуть опять ходить на работу. И вроде бы коллектив остался прежний, и сложности не стали сложнее, но изменилось что-то в ней самой, с трудом справляющейся с обыденным распорядком. Каждое утро Ника отправлялась на работу с таким чувством, с каким, наверное, заставляли себя идти трудиться рабочие на фабриках до революции.

Ничего героического в её бумажной работе не было, но каждый день приходилось идти на работу, как на подвиг. Собрав себя воедино и заставляя двигаться волевым решением.

Жить было на что-то нужно, хлеб да коммуналка сами себя оплатить не могли.

Первый месяц был, конечно, самым тяжёлым. Словно сомнамбула, или, говоря по-простому, лунатик, она часто ловила себя на том, что передвигается как-бы во сне, мало обращая внимание на окружающих и зачастую игнорируя даже светофоры на пешеходных переходах, к немалой злости тормозящих в пол водителей.

Прежде весёлая, бурлящая жизнь по какой-то неведомой причине казалась невозможно пресной, словно суп без соли. Наверно, что-то подобное чувствуют бывшие наркоманы, лишенные привычного и прежде столь необходимого удовольствия.

Как ребёнок, посмотревший в кинотеатре волшебное, приключенческое кино и выйдя из темноты кинотеатра, не верящий в окончательное и бесповоротное возвращение в реальность, Ника какое-то время пыталась заставить себя думать, как бы и что совершить, чтобы изменить сложившуюся ситуацию, но выхода, впрочем, как и идей, не было никаких.

Под лежачий камень вода не течёт – частенько думала она. А особенно под лежащий в пустыне камень. Всё закончилось, и обратной дороги нет. И надо жить дальше. Как-то занять себя.

Навестила пару раз находящуюся в лечебнице Клару, скрытую под личиной мадам Элеоноры. Но говорить с ней было решительно не о чем. Человек Клара был простой и дальше кухни в своей жизни не удалялась. Зато теперь, судя по всему, она была по-настоящему счастлива. Хорошее питание и размеренный образ жизни оказал на неё воистину благотворное влияние, и улыбчивая и довольная, женщина большую часть времени проводила в больничном саду, сооружая из пряжи бесконечные носки.

Как-то, бесцельно прогуливаясь по парку, Ника подошла к прохлаждающейся в тени стен компании бомжей и поинтересовалась, где Вольф, немец.

– В село уехал, с Захаром. Будут коровам хвосты крутить, – сообщил нездорового вида, оплывший мужик. – Человека можно вывезти из деревни, но вывезти деревню из человека нельзя, – философски закончил он беседу, подкуривая один бычок пожирнее, внимательно выбрав его из коллекции окурков, лежащих под ногами.

Потянулись тоскливые, однообразные дни, ничем друг от друга не отличающиеся.

Вот так, думалось Нике, и подкрадывается старость – в тишине, на цыпочках, по пыльным, скучным дорожкам. Ей даже самой стало удивительно – до какой степени прежняя жизнь никак не может вписаться в свою форму обратно. Как вылезшая из кокона бабочка при всём желании не сможет влезть в него обратно.

Скука, однообразие и серая тоска нарастали, как снежный гребень на скате крыши, заслоняя собой солнце, и потому не могли в один прекрасный день не обрушиться вниз.

С Маринкой, вернее телом, что Ника знала под названием Марина, они столкнулись в магазине нос к носу. При виде Ники у Маринки сначала расширились зрачки, как у кошки, заняв чуть ли не всю радужку глаза. В восторге поднялись брови и открылся рот, чтобы пропустить радостный вопль, но видать что-то в выражении лица Ники не выказало ожидаемой реакции, и Маринка, закрыв рот кулаком, с недоверием и плохо скрываемой радостью одновременно приблизилась к ней.

– Это вы? – с надеждой в проседающем от волнения голосе спросила Маринка.

– Это не они, – с лёгкой ехидцей улыбнулась Ника. – А это я! Я, я.