Какая наглость! Но Изабелла не краснела: привычка к злу приглушает стыд; стойкая привычка к злодеяниям — это пес plus ultra[22] человеческого падения. Ненадолго усомнившись, достойны ли мы существования, мы, уверенные в своем превосходстве, полагаем, что злодеяния являются карой, посланной Господом, решившим нас покарать и унизить.

О нет, Изабелла не краснела, преступление давно заглушило в ней нежное волнение, рожденное природой из угрызений и стыда, волнение, подтверждающее, что человек всегда остается подданным нерушимой империи добродетели.

В правящем Совете произошли перемены: Изабелла и герцог решили, что ни одного из тех, кто в прошлом поддерживал арманьяков, они к управлению не допустят. Морвилье, поставленный Изабеллой во главе парламента в Труа, стал главой парижского парламента; Астр занял место канцлера; Л’Иль-Адана и Шатлюкса сделали маршалами Франции, Деан получил чин адмирала, а для себя герцог Иоанн оставил пост главного управляющего Парижем. Всех служителей королевского дома и всех слуг сменили; к прислуживавшим во дворце лакеям бесстыдная Изабелла поместила Леклерка, всегда исполнявшего любые ее приказания и впустившего в столицу бургиньонов.

Королева пожелала посадить в тюрьму сторонников коннетабля, поэтому аресты продолжились; скоро в камерах парижских тюрем, где стены еще не высохли от крови сторонников герцога Иоанна, арманьяки окончательно заменили бургиньонов.

Подобные перевертыши свойственны всем переворотам: жертвы меняются, палачи остаются, ибо на нашей жалкой планете сумма зла не должна превышать сумму добра — для сохранения Вселенной необходимо равновесие.

Мало кто на месте королевы решился бы продолжить репрессии и удвоить строгости. Но Изабелла решилась, убедив герцога Бургундского, что иначе войска, расположившиеся в окрестностях Парижа, станут задерживать поступавшее в Париж продовольствие. К этому времени в городе начался голод, и сторонники королевы немедленно довели до всеобщего сведения, что новые притеснения являются делом рук недобитых арманьяков, рыскающих по окрестностям и грабящих деревни.

Чтобы пробудить еще не улегшийся народный гнев, сообщения этого хватило с лихвой: парижане бросились в тюрьмы и начали истреблять узников.

Главарь озверелой толпы, парижский палач Капелюш вызвался исполнить все приказания королевы и герцога Бургундского; оба благосклонно приняли его услуги.

— Друг мой, — сказала ему королева, — вы вершите правосудие, а потому вам принадлежит честь избавить нас от грозных врагов, ибо кто, как не они, оскорбил отправляемое вами священное правосудие? Жизнь этих предателей принадлежит вам, значит, вам и надлежит пресечь их дни, обрушив на них удары, под которыми они падут; будьте безжалостны, и ваш повелитель отблагодарит вас; знайте: наши интересы едины и, служа делу Карла Шестого, вы служите нам.

— Да, Капелюш, — сказал герцог Бургундский, пожимая руку палача, — да, друг мой, вы обязаны подчиняться нам; самые мудрые законы предписывают вам сделать то же самое; так исполните закон, защитите его и пролейте нечистую кровь преступников; как уже сказала королева, только вам принадлежит честь уничтожить врагов.

Опустошив тюрьмы самым зверским образом, негодяй и его отвратительные сообщники стали требовать выдачи узников Венсенна. Их выдали, однако с условием доставить их в Шатле, дабы не запятнать стены донжона, с некоторых пор служившего королю дворцом. Однако нетерпеливая толпа так жаждала крови этих несчастных, что зарезала их еще по дороге в Пари. [23].

Горожане больше всего боялись пожара: любому из погромщиков могла прийти в голову мысль поджечь чей-нибудь дом!

Смертоносное рвение парижан напугало герцога Бургундского, и он решил утихомирить их ярость. Отдали приказ схватить всех, кто принимал участие в расправах, и, в свою очередь, воздать им по заслугам.

Первым казнили Капелюша; исполнить приговор поручили его подручному; на эшафоте палач дал своему ученику последний урок. «Острие должно падать точно вот сюда», — произнес он, проводя пальцем по шее, куда следовало нанести удар; затем палач преклонил колени, меч отсек ему голову, и он умер, не испытав ни страха, ни угрызений совести. Дабы воспитать в человеке такое безразличие к убийству и смерти, требуется не один жестокий век, но, к счастью, века эти неумолимо уходят в прошлое.

Продолжая усмирять страсти, герцог выслал из столицы всех, кто с особенной яростью истреблял его противников, совершая отвратительнейшие преступления, картину коих мы нарисовали. Несчастных отправили воевать с разрозненными отрядами сторонников дофина и коннетабля, еще сохранявшими за собой несколько небольших крепостей. Поняв, что их обманули и послали на верную гибель, они попытались вернуться в Париж, но нашли городские ворота закрытыми.

Ко всем бедам, постигшим несчастную столицу, прибавилась жара, и останки, которые не успели убрать с улиц, стали быстро разлагаться, источая ядовитые миазмы.

Зараза распространялась стремительно и менее чем за три месяца унесла более ста тысяч жизней, — наверное, само Провидение решило покарать виновников резни.

Герцог Бургундский решил не следовать примеру коннетабля и использовать иные методы.

Желая вернуть народу мир и успокоение, он приказал открыть городские ворота, до сей поры пребывавшие на запоре; приказ исполнили. Он также отменил приговор, осуждавший доктрину Жана Пти: слишком много людей поддерживали этого апостола цареубийства и душегубства, и герцог, несмотря на меры, принятые им для воцарения мира, не решился осудить кровожадного монаха — как оказалось, на собственное несчастье.

Дофин из Мелена прибыл в Бурж, где его радостно встретили местные дворяне; разочаровавшись в обеих партиях, они полагали разумным объединиться вокруг дофина, воплощавшего в себе идею объединения королевства; по просьбе знати дофин сложил с себя звание королевского наместника и принял титул регента. Выбрав канцлера, он сформировал парламент, куда вошли магистраты, сумевшие бежать из Парижа. Затем вместе со вновь созданным двором дофин переехал в Пуатье.

Изабелла прилагала все усилия, чтобы вернуть сына в Париж; она по-прежнему жаждала обладать призраком власти, дабы иметь возможность списывать на сей призрак свои преступления, выдавая за свое все то хорошее, что эта призрачная власть пыталась сделать; впрочем, у королевы имелись и иные соображения, но о них мы поговорим позже.

Дофин королеве не доверял, а потому в Париж не вернулся; вместо этого он с горсткой отважных воинов, впоследствии прославивших его царствование, отбил у бургиньонов несколько крепостей.

Герцог Бретонский пожелал выступить посредником между дофином, королевой и герцогом Бургундским, но вельможи, окружавшие дофина, отказались подписывать мирное соглашение, предоставлявшее гораздо больше выгод зачинателям волнений, нежели их повелителю, и переговоры провалились.