Мама не была такой сентиментальной фетишисткой. Она легко переживала материальные утраты. А если речь шла о жизни и здоровье ее детей, она без колебаний расставалась с любой вещью.

До войны у мамы были серьги из бирюзы – два довольно крупных кругло обточенных камня, оправленных в золото, на котором арабской вязью было выгравировано изречение из Корана.

Когда мама вышла замуж за папу, она стала носить эти серьги, потому что папе нравилась мама с серьгами. Они действительно ей шли, и она носила их, несмотря на бабушкины слова, что, по примете, бирюза приносит блондинкам несчастье.

Когда папа ушел, мама больше не надевала серег, у нее даже дырочки в ушах заросли. Хотя теперь, когда папа ее бросил, уже можно было не бояться плохой приметы… Серьги лежали в шкафу, а когда началась война, мама взяла их в эвакуацию.

Но стоит рассказать об их истории, а для этого надо обратиться к бабушкиным родственникам. Ее отец, Николай Васильевич Дубасов, принадлежавший к старинному московскому боярскому роду, был женат на Марии Владимировне Пшеславской, дворянке русско-польского происхождения.

Тетка ее, некрасивая старая дева, разочаровалась в светской жизни и отправилась паломницей в Иерусалим. Она хотела поклониться Гробу Господню, а заодно попросить у митрополита благословение на монашеский постриг. Тетушка поселилась в гостинице при русской колонии и в ожидании приема у владыки выстаивала все службы в православном храме. Там ее заметил один грек, тамошний врач. Когда она в назначенное время пришла к владыке за благословением, тот сказал: «Дочь моя, я благословляю вас не в монастырь, а на брак с нашим уважаемым врачом господином Мазараки».

Тете ничего не оставалось, как выйти замуж. Она счастливо прожила много лет в Иерусалиме и вернулась в Москву только после смерти своего обожаемого супруга. Всем родным она привезла подарки. Бабушке она подарила серьги с бирюзой, которые потом перешли к маме.

При вступлении в брак тетя Мазараки получила благословение иконой Богоматери с младенцем Иисусом – «Умиление». Об этом я узнала от юрьевчанки, культуролога Светланы Константиновны Жихаревой, которая, в свою очередь, получила сведения об этой иконе от Натальи Игнатьевны Комашко, ученого секретаря Музея имени Андрея Рублева.

Не устаешь удивляться происходящему. Около десяти лет назад в Музей им. Рублева принесли для экспертизы эту икону в серебряном окладе, вывезенную из Америки. Вот что написала Н.И.Комашко в своей статье для журнала «Православный паломник» (2007, № 6, с. 43): «…это была (семейная икона) чрезвычайно интересная как по иконографии, так и по манере письма, прямо указывающая на то, что образ был создан в Иерусалиме в первой половине XIX века». На обратной стороне иконы можно было увидеть печать храма Гроба Господня в Иерусалиме и надпись: «Сия святая икона дана на благословение от Живоносного Гроба Господня Елизавете Алексеевне г-же Мазараки 1860 года 18 дня января». А ниже надпись по-гречески: «Надпись удостоверил иеромонах Стефанос».

Вот так я узнала имя нашей с Андреем двоюродной прапрабабушки, сестры бабушки нашей бабушки, узнала немного об ее жизни в Иерусалиме. Елизавета Алексеевна (урожденная Корженевская) вышла замуж за известного в православной колонии Иерусалима врача Харлампия Васильевича Мазараки. Елизавета Алексеевна также, как и Харлампий Васильевич, оставила свой след в истории. Жизнь ее совпала с важными событиями, касающимися упрочения русской православной церкви на Востоке. Этому упрочению способствовал архимандрит Кирилл (Наумов), который прибыл на Святую Землю в 1858 году. По поручению императрицы Марии Александровны владыка Кирилл построил небольшую больницу для нуждающихся богомольцев. Врачом этой больницы и был Харлампий Васильевич. Думаю, что лечил он не только пациентов больницы, круг его общения был достаточно широким.

Дом супругов Мазараки был открыт и для высоких духовных лиц православной колонии Иерусалима и для простых паломников. О Елизавете Васильевне говорили как о добром, набожном и простодушном человеке. Что понимать под словом «простодушный»? Может быть, это отсутствие высокомерия, умение общаться с людьми самыми разными, говорить на одном языке с образованными иерархами и с бедными паломниками, приехавшими поклониться Гробу Господнему.

В эвакуации пришлось продавать и менять на продукты самые разные вещи. Постепенно исчезали фаянсовый кувшин и таз, доха и велосипед Николая Матвеевича, мамин клетчатый джемпер и плюшевый жакет.

Очередь приблизилась к серьгам. Думать об их продаже мама начала только весной сорок третьего года, когда возвращение в Москву стало реальным делом. Надо было подниматься в дорогу, покупать билеты, а пока – дожить до отъезда.

В апреле мама написала об этом папе. Бирюзовые серьги она называла просто «голубые сережки». «Хотим продать голубые сережки», «У меня покупают голубые сережки». Андрей в «Зеркале» говорит, что продать их она пыталась в Завражье. Но сделать это было непросто, людям тогда было не до роскоши.

Как-то мама опять пошла за Волгу и опять взяла с собой серьги. Вместо них она принесла в мешке меру картошки. Эти слова «мера картошки» так часто повторялись бабушкой, что стали привычными. «Серьги Маруся отдала за меру картошки». Мера – это не каноническая мера объема – небольшое прямое ведро. Сколько в нем было килограммов? Может быть, восемь…

Говорят, что камни бирюзы болеют и умирают, как люди.

Интересно, живет ли еще мамина бирюза?

Пожарище

Этот удивительный случай произошел с мамой, когда она во время войны ходила выменивать на продукты кое-какие вещи, привезенные из Москвы.

Мама, еще молодая, ей было тогда тридцать пять лет, вышла рано утром из дома, перешла Волгу по зимней дороге, обставленной вешками, чтобы в пургу нельзя было заблудиться, и пошла вдоль реки Унжи по заволжским проселкам от деревни к деревне. Боже мой! Мама одна, а в тех местах и волки водились, и лихой человек мог встретиться на пустой дороге.

Было на ней подпоясанное старое пальтишко, на ногах лапти (мама очень любила лапти: из калош, даже рваных, вода не выливается, а из лаптей вода быстро уходит), а за собой она везла деревянные санки с приготовленными для обмена вещами. Это были старые занавески, какие-то носильные вещи и специально сшитые бабушкой детские капоры. Делались они из старого плюша по стандартному фасону, дошедшему еще из прошлого века. Мне бабушка тоже сшила такой капор. Андрей хорошо запомнил, как он выглядел: точно такой же на девочке – сестре героя – в фильме «Зеркало».

Чтобы угодить вкусу деревенских жительниц, бабушка пришивала к капорам украшения – бант, оборку или розетку из старой ленты. Эти украшения у нас назывались «вырви глаз».

Итак, мама со своими санками долго шла по студеной зимней дороге – сначала полем, потом лесом. Она