чувствовала, что скоро будет деревня, и радовалась возможности наконец закурить.

Курила она тогда в лучшем случае махорку, а в худшем – нарезанную мелко обыкновенную сушеную траву, от которой она только кашляла, не получая никакого удовольствия.

Тогда курево у нее с собой было, беда в том, что не было спичек. Потому-то мама и обрадовалась, завидя вдалеке деревню. Ей так хотелось поскорее закурить, что она постучалась в самую первую избу.

Постучаться в деревенский дом – значит в него войти. И вот мама в теплой избе. Печка была уже истоплена, это чувствовалось и по теплу, и по тому особенному вкусному запаху, который бывает в избах, где с утра истопили русскую печь. Русскую печь, в которой стоит чугун со щами, томятся крынки с молоком и сковородка с картошкой, залитой яйцом. Даже страшно все это перечислять!

Но мама и не надеялась на угощение. Накормить ее могли в другой деревне люди, у которых она должна была ночевать.

Сейчас она попросила у хозяйки уголька, чтобы закурить «козью ножку». Сердитая хозяйка даже не пригласила маму сесть и обогреться, хотя было ясно, что мама не здешняя и пришла по морозу издалека.

«Нет у меня углей, я и печку сегодня не топила!» – закричала она. «Нет так нет», – ответила мама и вышла. Было очевидно, что хозяйка врет – ей просто не хотелось лезть в печку за углем.

Мама снова впряглась в свои санки. Она не была злым человеком, и хотя ей было обидно, она не могла пожелать зла этой женщине.

Но когда мама пошла прочь, в голове ее возник образ какого-то большого пожара и пронеслась странная мысль: «Сейчас она жалеет уголька, а ведь сколько будет огня!»

В какой-то другой избе мама обогрелась, прикурила самокрутку и пошла дальше в знакомое село.

Через день она возвращалась обратно. Вот и деревня, в которой мама просила огонька. Вместо крайнего дома, в который она заходила, стояла среди обгоревших раскиданных бревен закопченная русская печь с высокой трубой.

Маме стало нехорошо, и она чуть не села на свои санки.

Придя домой, она рассказала нам про этот случай, который стал первым в Андреевой коллекции мистических историй.

Цветы

В голодном 1946 году одна знакомая рассказала маме про свою соседку, которая весьма успешно подрабатывала продажей цветов. Не садовых, нет, всю землю в Подмосковье тогда использовали под огороды, а тех, что в изобилии росли в лесу или в поле. И лета два подряд мама занималась этим, казалось бы, поэтическим (вспомним бедную Лизу) делом.

Как всегда, для нас с Андреем была снята дача – часть деревенского дома. Обычно мама приезжала к нам в субботу вечером после работы. Мы ждали этого дня с нетерпением – во-первых, успевали соскучиться и как-то одичать за неделю, а во-вторых, знали, что она привезет какой-нибудь еды. Помню пыльную дорогу к станции Петушки, на которой мы рисовали прутиком, чего бы нам хотелось. Андрей нарисовал тарелку с геркулесом и бублик. На станцию мы приходили заранее и подолгу сидели на пустынной платформе, пропуская поезд за поездом…

Но радость от приезда мамы омрачалась необходимостью собирать цветы. Ух и ненавидели мы это занятие! Одно дело – составить во время прогулки милый букетик, и совсем другое – «массовый» сбор на продажу. К тому же из-за этих цветов в воскресенье мама должна была уехать пораньше, чтобы успеть продать их до темноты. На следующий день после ее приезда, наскоро поев, мы отправлялись на промысел. «Красной книги» тогда еще не было; весной мы рвали черемуху и ландыши, летом – всякие полевые цветы.

Андрей хорошо помогал только на заготовках черемухи – он как обезьяна лазил по деревьям и добирался до самых красивых верхних веток. Мы с мамой стояли внизу и говорили, какую сорвать, а он их нам сверху скидывал. Сбор других цветов наводил на него тоску, он ныл и придумывал разные предлоги, чтобы побездельничать. Маме в конце концов надоедало его понукать, и она оставляла его в покое. Какое-то время он сидел где-нибудь поблизости и вырезал узоры на очередной ореховой палке, а потом потихоньку исчезал – на речку купаться или домой читать. (История с пощечиной, которую дала Андрею мама за то, что он не помогал с цветами, записанная в литературном сценарии «Зеркала», конечно же, автоский вымысел.)

Черемуху мама увязывала в плотные тюки и везла их наперевес. Она спешила распродать ее прямо у вокзала, потому что мокрая черемуха могла «сгореть», а сухая быстро вяла.

После черемухи шли ландыши. Их надо было набрать много-много, сделать букеты, обложить каждый листьями и перевязать травинками. А это не так-то просто. Да еще комары кусаются…

И маме и мне больше нравились букеты из полевых цветов. Они у нас были на любой вкус: «мещанские» – плотные, цветок к цветку, из одних ромашек или васильков, и наши любимые – из ромашек, клевера, скабиозы, в которые мама добавляла тимофеевку, лисохвост или воздушный подмаренник. Трудное было время, только война окончилась, а людям были нужны цветы, пусть такие простенькие. Их хорошо брали у вокзалов, у рынка, у входа в магазины.

Однажды с корзинкой, где оставалось несколько последних букетов, а они продавались труднее всех, мама вошла в трамвай и пошла по проходу. Кое-кто из пассажиров ее останавливал и покупал цветы. Какой-то немолодой человек долго выбирал, наконец, взял букетик, но вместо того, чтобы заплатить, стал быстро пробираться к выходу и на ближайшей остановке вышел. Мама, приехав, рассказала нам эту историю. Она была огорчена и недоумевала: «Такой на вид интеллигентный и букет выбрал не “мещанский”, с темно-красным клевером. А не заплатил. Неужели у него не было тридцати копеек? Сказал бы, я бы так отдала». А потом вдруг засмеялась: «Выглядел он нарядным, наверное, в гости ехал. Представляете – приходит, целует даме ручку, преподносит букет. А ей и в голову не приходит, что он ворованный…»

Особых капиталов от продажи цветов у нас не появилось. Сколько мама выручала, мы не знали – она не любила посвящать детей в денежные дела. Деньги считала одна, поздно вечером, когда все уже спали. И записывала в самодельную тетрадку: «30 июня 1946 года. Цветы – 6 руб. 55 коп.».

Баня

«Художественные предпосылки наготы» – кажется, так называлась довольно толстая книга большого формата, в один прекрасный день оказавшаяся в нашем доме. Книгу эту, изданную, наверное, в начале века и поразившую воображение Андрея, он взял у кого-то на время. Оставаясь один, он, по всей вероятности, внимательно ее рассматривал. Смотрела ее и я. Почему-то среди