В госпитале, в который нас завели, было многолюдно. Все пациенты и сотрудники вышли на улицу, чтобы посмотреть на нас. Не знаю, в качестве кого нас представили, однако одни смотрели на нас с ненавистью и злобой, другие – с удовлетворением и радостью. Каждый из «зрителей» в соответствии со степенью накала своих эмоций пинал нас кулаками и ногами и бросал в нас камни. Ругаясь и непристойно ведя себя, они провожали нас к месту назначения. Однако среди этого сборища людей виднелись также печальные и удивленные лица. Не знаю, таким ли большим поводом для гордости являлось взятие в плен четырех молодых девушек. Хиджаб, который они видели на нас, имел для них больше политико-стратегическое значение, чем религиозное.

Фатима спросила меня: «Ты хочешь, чтобы доктор осмотрел и тебя?» Я ответила: «Нет, я почувствовала облегчение после того, как приняла те четыре таблетки дифеноксилата. Я не хочу новых допросов». Фатима и Марьям пошли к доктору. Вернувшись от него, Фатима рассказала: «Доктор больше интересовался вестями о войне, чем состоянием больного. Он без конца спрашивал, почему нас взяли в плен и когда взяли. Спрашивал о положении в Иране. А после, даже не поинтересовавшись у Марьям, на что она жалуется, поставил ей капельницу».

Около часа мы ждали в этой лечебнице. Через каждые несколько минут у доктора возникали новые вопросы, и он подвергал Фатиму допросам. Когда мы выходили наружу из здания, вся толпа, собравшаяся в момент нашего приезда, все еще оставалась там и проводила нас таким же «дружелюбным» образом, как и встретила. Халима очень расстроилась и опечалилась таким поведением людей. Она заплакала и сказала: «За какие грехи они так ведут себя с нами? Чем мы заслужили такое явное презрение и неуважение? Разве их страна и наша страна не исповедуют ислам? Разве Иран и Ирак – не братья по вере?»

Фатима сказала: «Не забывайте, что здесь – земля Куфы и Кербелы. Земля, на которой пленили имама Хусейна (да будет мир с ним!) и его домочадцев, мучили их и проявляли неуважение к ним. Странно было бы, если бы они по-доброму отнеслись к нам».

Проехав около часа, мы остановились возле чайханы. Мы – уставшие, измученные и больные – говорили, что не хотим ничего есть, и настаивали на том, чтобы остаться в машине, однако охранники с этим не согласились и сказали, что мы в любом случае должны сесть вместе с ними за стол, даже если сами ничего есть не собираемся.

В той ободранной и грязной чайхане стояло несколько прямоугольных столов. Мы вчетвером сели с одной стороны стола, а два иракских солдата – с другой. Перед нами поставили четыре порции еды, похожей на бараний шашлык. Те двое с жадностью открывали рты и быстро поглощали содержимое своих тарелок. Иногда они надкусывали косточку и предлагали ее нам. Они были похожи на волков-людоедов. Невольно я стала следить за их движениями. Если честно, я испугалась. Фатима, заметив ужас и замешательство на моем лице, сказала: «Не думай о них!» – «Боюсь, следующей их порцией можем стать мы, или они съедят нас в качестве десерта», – ответила я.

После того как они с помощью воды протолкнули в свои желудки застрявшие где-то в пищеводах куски еды, они погладили свои мокрые усы и сказали: «Шагайте вперед! Быстро!»

Не знаю, сколько часов мы провели в дороге. Никто и ничто не было знакомо мне. Я окончательно потерялась. Ни одна картина и ни один пейзаж не помогали мне расстаться с чувством потеряности. До того, как мы остановились у чайханы, охранники делали вид, что не замечают, как мы снимаем с глаз проклятые очки. Однако, проехав час после этой остановки, они стали вдруг очень строгими и злыми. Солдат, который сидел рядом с водителем, постоянно кричал: «Почему вы сняли очки?! Почему вы смотрите в окно?! Почему вы шевелитесь?! Почему вы разговариваете?! Почему вы смотрите друг на друга?!»

Наш автомобиль двигался с включенной сиреной и на большой скорости. С того момента они пристально следили за нами, реагировали на малейшее движение с нашей стороны, кричали и угрожали. Поэтому я подумала: «Что за еду они съели в чайхане, от которой так озверели – шашлык из баранины или шашлык из собаки?»

Мы прислушивались к их голосам и следили за тем, чтобы при попадании автомобиля в выбоины и ухабы на дороге наши головы, руки и ноги не шевелились. Доехав до внезапного и крутого склона, наша машина резко остановилась. Помня об угрозах и предупреждениях, сделанных надзирателями в наш адрес ранее, мы больше не смели дотронуться до очков, чтобы снять их. Мы вышли из машины. Я невольно взяла Марьям за руку. И снова раздался вопль надзирателя. Из его грубых и злобных криков я разобрала только слово «нельзя». Я отпустила руку Марьям. Нас завели в какое-то помещение, после чего с наших глаз сняли очки. За столом перед нами сидел военный, а рядом с ним стоял другой в штатской одежде. Они обратились к нам со словами: «Сдайте все ценные вещи и вообще всё, что имеете при себе».

У нас не было ничего, кроме наручных часов. Нам снова надели очки, и мы сели в лифт. Лифт так долго катался с одного этажа на другой, что мы не поняли, на каком этаже вышли.

Мы оказались в каком-то длинном коридоре перед огромной железной дверью с толстыми решетками и невероятно тяжелыми замками. На двери повернулись несколько затворов, прежде чем она открылась.

Мы избавились от очков с эффектом слепоты, после чего были отправлены в какой-то темный чулан. Прошло какое-то время, прежде чем наши глаза адаптировались к темноте и мы смогли разглядеть пространство вокруг себя. Стены помещения, в котором мы оказались, были покрыты плиткой темно-коричневого цвета, точно такого же, как в чулане моей бабушки. Я подумала: «Боже мой! Какое поразительное сходство! Всевышний, после стольких дорог и скитаний Ты привел меня в тот самый чулан, где моя бабуля хранила драгоценности, антикварные предметы и посуду для гостей? В тот самый чулан, в который мы с Ахмадом и Али залезали иной раз и играли в “дочки-матери” и прятки?»

Когда мои глаза привыкли к темноте, первой, кого я нашла в этом чулане, была Марьям. Как хорошо, что моя сестра Марьям все еще со мной! – подумала я. Я сжала ее руку. Затем мы увидели Фатиму и Халиму, которые, подобно неприступным скалам, гордо и непреклонно стояли в углу. Надзиратель ушел, и мы остались одни.

Не произнося ни слова, мы целый час разглядывали стены закутка, в который нас заключили; рассматривали все, что нас в нем окружало: цвета и формы, размеры, выпуклости и вогнутости. Пространство вокруг нас было до такой степени узким, что, разводя руки в стороны, я касалась стен. Видя бетонные стены и несчетное количество надсмотрщиков, дверей с железными замками и решетками, я почувствовала себя важной и ценной персоной. На двери имелось маленькое окошко, предназначения которого я не понимала. Не успели мы до конца осмотреть свой закуток, как вдруг то самое окошко открылось, и лицо, которое показалось в нем и напоминало призрак, закричало: «Обыск! Обыск!»

После этого послышались звуки поворачивающихся в замке ключей, и таинственная дверь открылась.

Я подумала, что кого-то привели в наш чулан, но ошиблась. Надзиратель, оставаясь за дверью, сказал: «Снимите с себя всю одежду: головные платки, рубашки, брюки!»