одним «черным днем» для нашей ММГ — в ходе операции в районе кишлака Чичка погибли командир отделения инженерно-саперного взвода сержант Чунусов Андрей Иванович и пулеметчик 2-й заставы (на БТР) ефрейтор Стеблина Олег Иванович. Гибель этих ребят была ярким примером трагического стечения обстоятельств. Их БТРы блокировал дорогу из кишлака в сопки. А так как местность была изрезана лощинами, то наиболее опасные направления были прикрыты минами МОН-50. Когда же они в своем тылу обнаружили афганца, пытавшегося незаметно проскользнуть мимо их позиции, то попытались его задержать. Именно задержать, а не уничтожить — ведь тот был безоружным и ни у кого не поднялась рука стрелять по нему. Андрей с Олегом бросились за ним и когда стали его догонять, то убегавший резко свернул в лощину, где стояла мина… Ее направленный взрыв поразил не только убегавшего, но и наших солдат.

Трагическая гибель ребят повлекла для меня, молодого офицера, наверное, самое тяжелое испытание в жизни, которое не желаю пережить никому. Дело в том, что в Погранвойсках КГБ СССР действовал порядок, по которому специально назначенный офицер с одним из солдат должны были сопровождать тело погибшего подчиненного домой (к месту захоронения) и от имени командования участвовать в траурных мероприятиях. При этом тело погибшего офицера или прапорщика должен был сопровождать старший офицер, а солдата или сержанта — младший офицер. Во многом этот порядок является одной из причин тех весьма небольших потерь среди пограничников в Афганистане. Страх взглянуть в глаза родителям и близким своего погибшего подчиненного и объяснений перед ними причин и обстоятельств его гибели был важнейшим психологическим фактором, бережного отношения командиров к своим подчиненным (за весь период боевых действий в ДРА с февраля 1983 по февраль 1989 года в ММГ-3 всего погибло 3 офицера и 16 сержантов и солдат) — в среднем по 3 человека в год при постоянном участии мангруппы в боях. (Всего же в 1980–1989 гг. войска КСАПО потеряли погибшими 451 пограничника и 2567 — ранеными.)

Вот такая печальная миссия выпала и на мою офицерскую долю: командование погранотряда направило меня с приданным мне солдатом сопровождать гроб с телом Олега Стеблины домой в украинский поселок Добровеличковка на Кировоградщине. Мне пришлось изрядно понервничать в течение всей этой тяжелейшей командировки. Все началось с того, что по прибытию в морг Душанбинского пограничного госпиталя мне неожиданно предложили провести опознание тела Олега, к чему я был абсолютно не готов. Поскольку оба погибших служили в других подразделениях и мне приходилось их видеть лишь мельком, то, увидев в морге их тела, я оказался в смятении — они были внешне несколько схожи как физически, так и чертами лица. А смерть, обострив черты лица, сделала их весьма похожими, и мне пришлось помучиться при опознании (ведь рядом не было никого, кто знал бы погибших лично, а об их фотографиях никто не подумал). К тому же другой офицер, сопровождающий тело Андрея Чунусова в Душанбе, еще не прибыл. Поэтому вплоть до похорон Олега меня неотступно терзал страх: а вдруг я ошибся? Что же тогда будет?

Нужно отметить, что система КГБ СССР работала достаточно четко: гроб в нашем сопровождении был доставлен пограничниками прямо к рейсовому самолету Душанбе — Киев, а в аэропорту Борисполь (Киев) возле самолета нас уже ждала пограничная автомашина ГАЗ-66, на которую он тут же был погружен местными пограничниками и мы незамедлительно выехали в поселок Добровеличковка, куда прибыли в 4 часа утра. А дальше произошла неразбериха — в райвоенкомате никто нас не ждал и мы свалились на заспанного дежурного как снег на голову. Только через час прибыл обескураженный военком, который почему-то не был уведомлен о нашей скорбной миссии. Вызвали курировавшего поселок старшего оперуполномоченного УКГБ, который также оказался в неведении. Причиной этого стала межведомственная «нестыковка»: похороны пограничников срочной службы обязаны были организовывать военкоматы, а офицеров и прапорщиков — органы КГБ, но руководство облвоенкомата по получению телефонограммы из Управления КСАПО почему-то решило, что этим должны заниматься территориальные органы КГБ и не удосужилось уведомить об этом РВК. Впрочем, все понимали, какое страшное непоправимое горе свалилось на родителей погибшего пограничника и никто из должностных лиц РВК и УКГБ не собирался перекладывать эти тяжелые хлопоты друг на друга и все стремились решать их сообща.

Ситуацию усугубляло то, что родители Олега Стеблины еще были в неведении о свалившемся на них страшном горе и нам предстояло сообщить им об этом. Экстренно были вызваны сотрудники военкомата, которые занялись подготовкой к траурным мероприятиям, а сотрудник УКГБ очень быстро раздобыл сведения о родителях и сестре погибшего, состоянии их здоровья (и это было сделано в 6 часов утра!). Оказалось, мать Олега имела заболевание сердца и не известно было, выдержит ли она страшную весть. Умудренный сединой военком предложил под благовидным предлогом сначала пригласить в военкомат отца Олега, а потом уже с его помощью сообщить трагическое известие матери. Печальная роль «гонца» с «черной вестью» была отведена мне, как представителю Погранвойск КГБ СССР. Однако когда обеспокоенный отец вошел в кабинет военкома, то умудренный сединами военком, взглянув на мое бледное и напряженное лицо (я не знал, с чего начать разговор), неожиданно взял всю тяжесть на себя и обратился к нему: «Скажите, Вы мужественный человек?» Тот опешил и ответил утвердительно. Тогда военком произнес роковые слова: «Мужайтесь, Ваш сын погиб!» и обнял его. Не буду описывать, что было дальше, горе и рыдания отца, слезы всех присутствующих. Немного успокоившись, стали думать о том, как сообщить матери о гибели сына. Эту тяжелую весть отец Олега решил сообщить ей сам. В 8 часов утра мы с солдатом на автомашине ГАЗ-66 с гробом, а военком — вместе с сотрудником УКГБ, медсестрой и отцом на служебном уазике двинулись траурной процессией домой к Олегу. Родители жили в небольшом частном одноэтажном кирпичном доме с подворьем. Подъехав к дому, все вышли из машин и только вошли на подворье, как из дома вышла встревоженная мама Олега и спросила: «Что случилось?» Отец подошел к ней, обнял ее и тихо произнес: «Олежка погиб». Невозможно описать горе матери — был слышен лишь ее плачь с режущим душу протяжным стоном материнского горя. Остановившись взглядом на моей форме офицера-пограничника, она подошла ко мне, взялась за лацканы моего кителя и тихо с огромной болью в голосе произнесла: «Отдай мне моего сына». А я тихо стоял, безвольно опустив руки, и не знал, что сказать, — лишь слезы катились у меня по щекам. Мне казалось, что мы стояли так вечность — она