Причины взрыва выясняла специальная комиссия. Одним из первых 3 апреля допросили подпоручика Г.Ф. Фриневского.

«Ответы подпоручика Крепостной Артиллерии Гарнизона Фриневского:

Прибыл в лабораторию в половине 7 часа, когда назначенная от 2-й артиллерийской бригады команда была уже собрана. Лаборатория отперта тотчас же по приходе моем старшим лаборатористом Дмитриевым, погибшим при взрыве.

Люди были введены мной в лабораторию и осмотрены. К работе приступлено не было, и через несколько времени последовал взрыв. По вводе людей я пошел в караульный дом, дабы в оном сделать исчисление, сколько следовало отправить сего числа боевых зарядов в форт Александр и сколько следовало приготовить для других фортов.

Когда я вводил людей в лабораторию, не было налицо фейерверкера 4-го класса Кузьмы Абрамова (в службе с 1833 г. Веры православной. На исповеди и у святого причастия бывал ежегодно, в штрафах по суду не был, грамоте знает), оставшийся в городе для приема колотушек из мастерской.

Меры предосторожности при производстве работ мною были приняты согласно изданного в 1853 году Высочайшему повелению руководства для артиллерийской службы.

Часовых во время работ не находилось. Но надзор за лабораторией имел часовой, стоящий у набивного сарая, сверх того по окончании работ высылались от гарнизона ночные часовые, которые уходили по прибытии моем»[217].

Подпоручик Фриневский свое дело знал хорошо, хотя звезд с неба не хватал.

«Формулярный список о службе и достоинстве подпоручика Фриневского Григория Яковлевича. В службе с 1835 г. Старшим канониром. 37 лет. Из обер-офицерских детей. В походах не был, особых поручений не выполнял, чинами и орденами не награждался. Скромный – ни рыба, ни мясо. Холост. Лишь в 1845 г. за отличное усердие и неутомимые труды как по приуготовительным работам к обороне крепости Нарва, так и в особенности и в продолжении самых действий [получил] единовременно денежное награждение 72 руб. 50 коп. серебром»[218].

Опросив всех оставшихся в живых, комиссия установила: «Во время работ люди имели на ногах валенки, пол лаборатории обыкновенно был устлан рогожами и во время самой насыпки зарядов устилался еще кожами, по окончании же работы насыпался снегом и тщательно выметался, все изготовленные в течение дня заряды не могли быть убраны в тот же день, ибо перевозка оных на форты не допускалась в ночное время, обычно – на другой день, печи не топились, ударные и скорострельные трубки и капсюли находились в сундуке за печатями.

Так как все предписанные законом меры предосторожности при насыпке зарядов были соблюдаемы в точности и никаких упущений по сему предмету не замечено и по следствию не обнаружено, то и нет повода допускать какого-либо подозрения, но можно с достоверностию отнести причину взрыва единственно к неумышленной неосторожности кого-либо из находившихся в то время в лаборатории нижних чинов, за смертию коих определить в точности этой причины не представляется возможным»[219]. Таким образом, «за неотысканием виноватых лиц» дело это закрыли.

Балтийский флот срочно довооружался артиллерией. Петербург «обносится с морской стороны батареями», «в Ревель и Гельсингфорс беспрерывно тянутся обозы – большие тяжести, как то пушки, уже все перевезены гужем». Так Е.В. Тарле цитирует письма П.Х. Гейдена А.С. Меншикову [220]. Весь гребной флот, находившийся тогда на Балтике, привели в готовность. Срочно набирали недостающий личный состав. Линейный флот также спешно чинился и приводился в порядок. Времени терять было нельзя: английская эскадра Ч. Непира уже входила в Балтийское море.

13 апреля король Швеции Оскар I принял Ч. Непира. М. Бородкин пишет, что «адмирал рассказывал морские анекдоты, о трудности плавания Балтийским морем и утверждал, что без высадки многочисленного корпуса нельзя ожидать каких-либо положительных результатов»[221]. Правда, в комментариях М. Бородкин приводит еще одно свидетельство «откровений» Ч. Непира: «Ранее двух месяцев или я попаду на небо, или возьму Кронштадт» [222].

Швеция, видимо, склонялась к союзничеству с Англией, но ставила «условием, чтобы Австрия ранее нее выступила против России». Русский же двор, доверяя Швеции, предполагал, напротив, изменение обстоятельств в нашу пользу. «Пруссия продолжает быть к нам доброжелательною. Даже умы в Швеции начинают обращаться к лучшему», – писал Николай I князю Горчакову.

Говоря о русском флоте в годы Крымской войны вообще и о Балтийском флоте в частности, Е.В. Тарле делает существенную оговорку. Отсутствие значительного парового военного флота, стоящего на достаточно высоком, современном техническом уровне европейских боевых эскадр, было одной из главных причин проигранной войны. Но, критикуя действия русского флота (особенно Балтийского), Тарле призывает иметь в виду другую очень важную причину, мешавшую оперативности русских морских сил. С самого начала командование, генерал-адмирал и сам император решили отказаться от активных действий на море, для флота предусматривалась, как это бывало и в последующем, «пассивно-оборонительная» тактика. Такое представление о задачах флота гасило всякий наступательный порыв. Не следует, правда, забывать, что оно возникало прежде всего под влиянием сознания технической отсталости и численной слабости русского флота.

Безусловно, полное несоответствие А.С. Меншикова такому посту, как высшее управление флотом, не могло не сказываться пагубно, и весной 1854 г., когда Непир уже входил в Балтийское море, в Петербурге и Кронштадте говорили иногда, что Меншиков «погубил» Балтийский флот. И тем не менее близкая опасность заставила и на флоте (так же, как и в укреплениях Кронштадта и Свеаборга) многое выправить и кое-какие давние упущения ликвидировать, поэтому говорить о ничтожности Балтийского флота нельзя.

План Кронштадта 1856 г.

Князь А. С. Меншиков

Инженер-генерал И.И. Ден учитывал возможность прорыва неприятельских кораблей с низкой осадкой между фортом «Александр I» и берегом острова Котлин, а также с южной стороны фортов «Павел» и «Кроншлот» непосредственно на Малый Кронштадтский рейд. В этом случае противник попадал бы под огонь лишь небольшого количества орудий, размещенных на флангах этих фортов. В связи с этим инженер-полковнику И.А. Заржецкому поручили разработать проект преград на этих участках.

Предложенный проект предусматривал на участке 420 м на глубине 2,7 м установить 43 ряжа, закрепить их сваями и заполнить камнем. Далее к берегу, на глубине 1,8 м и на протяжении 168 м, отсыпать из булыжного камня подводную гряду. 19 марта 1854 г. сооружение этой преграды началось сразу на нескольких участках. К сожалению, насколько полно была закончена эта работа, по архивным материалам установить не удалось.

28 апреля 1854 г. в Кронштадте состоялся Высочайший смотр собранному там русскому военному флоту. Налицо оказалось: 17 линейных