– Так и не понял этого? – чуть слышно произнесла Агнец. – Не понял, с чем тебе стоило смириться?

– И сейчас не понимаю.

Она вернулась. Подошла к нему вплотную. Взяла за руку, тоже почти нежно. Склонилась к самому краешку губ, словно для поцелуя. И сказала:

– Любовь ведьмы может принадлежать всем. Но лишь одному она принадлежит без остатка.

1

Фёдора вывела из раздумий странная и вроде бы ничего не значащая фраза. Так и не доверяя ещё собирателям, периферийным зрением он видел, что всё под контролем, но сам находился далеко отсюда: Харон, старый плут… Жалкий старикашка, когда ему требовался труд живых – крепчайший яблочный самогон, что варили на канале, и грозный Перевозчик на берега, откуда не возвращается никто, кроме гидов. А потом он услышал:

– Самое главное для него – грамотно смастерить удочку.

Фёдор обернулся: бодрый, несколько шального вида дед, что встретил его здесь, в деревне собирателей, пару дней назад, наставлял какого-то мальчишку. Фёдор не понял, чем привлекла его эта фраза. Он сидел на берегу Клязьминского моря, удобно расположившись в углублении большого корявого плавника, выброшенного на сушу последним водоворотом из тех, что блуждали по каналу, смотрел на воду и думал о Хардове. Он думал о Еве и об Агнец, о том тревожном, что она рассказала ему о его снах, в которых он, подобно водовороту, блуждал по Евиным сновидениям или по тому, что похоже на сны. Кто-то звал Еву странным трескучим, механическим голосом: «Ты всё ближе, ближе-е. Я жду тебя». И этот голос, который он не мог раньше слышать, почему-то казался знакомым. Но прежде всего Фёдор думал о Хардове. Королева оборотней… Желал ли он ему подобной участи? Нет, конечно. Но и нельзя сказать, что Харон старый плут, его провёл. Приняв в уплату серебряную монету, Перевозчик предупреждал, что теперь всё зависит от него, Фёдора, и надо торопиться, иначе он пожалеет, что Хардов не мёртв. Харон просто не смог бы обмануть в таких вещах – такова его природа, и то, как всё сложилось, видимо, было единственным выходом. Другое дело, имел ли Фёдор право вообще заключить такую сделку? Так рисковать всем и, желая спасти Хардова, подставить под удар сами основы его собственного мира?! Он тряхнул головой: есть вопросы, на которые мы не можем сразу ответить, вещи случаются, и потом рассуждать уже поздно. Великий Тео принял бы более взвешенное решение и потом бы скорбел до конца своих дней. Проблема в том, что этот горячий и всё ещё чистый юноша в нём, Фёдор, решил жить по своим безрассудным правилам, и он больше не хотел быть Тео. Он принял решение, которое уже не исправить, но в котором – единственном, как сказала Агнец, – остаётся надежда. Он принял решение быть Фёдором. Неопытным. Порывистым. Дерзким, предпочитающим быть неуклюжим, но на свой лад. С Тео покончено навсегда. Мудрость накопленных поколений уже не раз губила этот мир. Если и осталось спасение, то именно в этом порывистом безрассудстве, плюющем на мудрость стариков и старух. Возможно, мир всё равно умрёт, но умрёт не высохшим и бесплодным чревом, а пытаясь жить, барахтаться вопреки, дышать на исходе сил, и последним его словом, брошенным во тьму, будет «надежда». Такое решение принял Фёдор. А какое бы решение принял Хардов? Скорее всего, такое же. И Агнец права – ему, Фёдору, теперь надо учиться у старого друга.

– Вот что самое главное для него, – повторил шальной дед, опасливо, чтобы не потревожить, косясь на гостя самой Маа-Агнец.

Фёдор чуть заметно вздрогнул и нахмурился. Дед указывал мальчишке на главного деревенского рыбака, тот раскидывал свои снасти на почтительном расстоянии от Фёдора. Здесь все боятся его потревожить. Но что с этой фразой не так? В чём дело?! Складки на лбу прорезались несколько сильнее. Вот только что он думал о Хардове, Еве и Агнец, но прежде всего о Хардове… И? Фёдор невидящим взглядом уставился на рыбака, тот смутился и подобрался, движение не укрылось от периферийного зрения, и Фёдор улыбнулся рыбаку. Тот улыбался в ответ, у него были чёрные гнилые зубы и прочное длинное удилище в руках, которое он ещё не успел установить на подпорки. И?..

самое главное для него – грамотно смастерить удочку

Фёдор чуть подёргал губой. Эта фраза как-то странно связала всё. Хардов, Ева, Агнец… Связала всё в один узел. Только… почему? Что-то выплывало из памяти, болезненно, ускользая. И теперь это не даст покоя. Что?! Удочка. Рыбак… Ни Тео, ни даже мальчишку Фёдора это никогда не интересовало. Хардова? Они могли наловить хорошей здоровой рыбы сколько угодно, но для пропитания, не более того. Тогда что? Фёдор нахмурился ещё сильнее: Ева, трескуче-пустотный звук из её снов или того, что похоже на сны. Ева… И Агнец. Фёдор коротко выдохнул. Понимание подступало всё ближе.

(голос, пустотно трескучий звук)

Ева… Он пристально смотрел на рыбака, тот опять смутился, но больше Фёдор об этом не знал. Не удочка – она здесь ни при чём. Не удочка, другая часть фразы. Это ощущение, похожее на дежавю: только Ева, Агнец и Хардов укладывались в нём. Да ещё голос, который он не мог раньше слышать. И Фёдор всё понял. Удочки и рыбак ни при чём, другая часть фразы. Агнец произносила её вечность назад. Другая, первая часть, слово в слово: самое главное для него… Вот какая связь! Агнец говорила это им с Хардовым, когда они впервые услышали о Горхе, неведомом чудовище древних лесов,

(трескуче-пустотный звук)

и отправлялись в то самое безрассудство, отправлялись выслеживать его. Горх, невероятно быстрая и невероятно опасная тварь, словно пришёл из древних, но болезненно перемешанных мифов. Только многое в тумане явилось оттуда. А полностью эта фраза звучала так – Фёдор ещё раз повёл губами и тихо, сипло-гортанно, словно нечленораздельно, обронил:

– Самое главное для него – череп его отца.

2

«Горх, – подумал Фёдор, пристально глядя на солнечные блики, играющие поверхностью воды. – Когда это началось? В тот год такой же Чёрной весны, когда мы с Хардовым отправились выслеживать его? Нет, это началось раньше. Странно звучит, но это началось, когда ещё никто не слышал о Горхе, даже Агнец. Горх ещё не явил себя, не успел натворить бед, но это началось раньше».

* * *

Тео, скрестив ноги, сидел на вершине холма и глядел вдаль, на мир, не осквернённый туманом. Он находился в гостях у Сестры и наслаждался покоем. Старался не думать о том, что представляет собой чистый дом Сестры, вложен ли он подобно матрёшке в мир, который пожрала мгла, или он не более чем прекрасная иллюзия, которая развеивается, как только ты уходишь отсюда… Впрочем, одна мысль всё же занимала его. Недавние слова его гостеприимной хозяйки: «Должна родиться девочка, которой отведена огромная роль в грядущем. Ей суждено связать множество вещей, и только так, воин Тео, ты сможешь пройти сквозь туман. Но её впереди ждёт много тьмы, в которой даже я не в силах всего узреть…»

* * *

«О ком же ты говорила, хозяйка Сестра? – подумал Фёдор, сидя на берегу Клязьминского моря и разглядывая солнечные блики поверхности воды. – Вот у меня был эликсир Агнец, но даже он не помог нам с Хардовым, не указал на ключ к разгадке, возможно ли пройти сквозь туман. О ком же ты говорила?»