Я шел медленно, всматриваясь, вслушиваясь, тепловое зрение ничего не показывает, все другие диапазоны молчат, потом появилось ощущение далекой опасности. Я еще больше насторожился, сделал несколько шагов и понял, откуда идут то ли запахи ненависти и жажды убийства, то ли не запахи, но нечто такое, от чего шерсть вздыбилась по всему телу.

– Эй, – сказал я громко, – зря прячешься, я тебя вижу. Хотя укрытие хорошее, не спорю.

Груда камней не просто сброшена с дороги, но какие-то путники сложили пирамидой, то ли тешились силой, то ли отмечали что-то, хотя закопанных кладов как будто нет. Во всяком случае, на таком расстоянии не чую.

– Выходи, – посоветовал я. – А то начну бросать камни потяжелее… вдруг да прическу испорчу?

Из-за груды камней поднялась взлохмаченная голова. Судя по копне грязных, нечесаных волос – женщина, дикая и свирепая, с широким лицом и расплющенным носом. Под массивными выступающими вперед голыми надбровными дугами мелкие глазки, я сумел разглядеть в них ненависть и дикую злобу.

– Выходи сюда, – пригласил я. – Это тебя боятся?

Она ответила грубым голосом, в котором звучали жестокость и злоба:

– А ты не трепещешь?

– С чего? – ответил я. – Ты вполне, вполне… Не в моем, правда, вкусе, но если кто-то даже гарпий считает за женщин…

Она огибала груду камней, словно лебедь, плывущий по идеально зеркальной глади спокойного озера. Я ждал, крепко сжимая рукоять меча, что-то не так, а когда она выдвинулась, охнул и невольно отступил. Человеческое тело только до пояса, дальше быстро переходит в змеиное, колесом ложится на землю, а там извивается еще локтей в пять длинный толстый хвост.

– И что? – произнесла она жестоким голосом. – И что теперь?

– А ничо, – ответил я, стараясь держать голос хладнокровным. – Главное, чтобы человек был хорошим. А ты какая?

– А ты как думаешь?

– По внешности не судят, – сказал я, потом поправился: – Я не сужу. Может быть, у тебя сердце золотое. Птенчиков подбираешь, выпавших из гнезда, и взад запихиваешь.

Она прорычала:

– Птенчиков не подбираю. А людей вот жру.

– Людей не так жалко, – сказал я, – но вон там разбросаны кости лошадей, быков… Они чем виноваты? Напала, убила прямо в упряжке… Придется с тобой поступить так же, как ты с другими.

Она захохотала.

– Съесть?

– Другие съедят, – сообщил я и, не отрывая от нее взгляда, указал кончиком меча в небо. – Уже слетаются…

Она продолжала приближаться, я отступил, движения ее стали порывистыми. Похоже, двигается на пределе, так что убежать смогу легко.

– Не пойму, – сказал я, – ты их гипнотизируешь, что ли?.. В смысле, чаруешь? От тебя, как понимаю, даже хромой убежит.

Она остановилась, ее мощные обнаженные руки скрестились на такой же могучей груди, где вторичные половые едва заметны. Узкие губы хищно изогнулись, показывая длинные клыки.

– Чарую, – согласилась она.

– Попробуй на мне, – предложил я самоуверенно.

– Хорошо, – ответила она.

Когда еще произносила это «хорошо», голос из грубого рыка успел превратиться в нежный женский, фигура уменьшилась, посветлела, копна волос превратилась в водопад золотых и чистых, что свободно рассыпались по спине и груди, а тело стало трепетно девичьим, чистым и не тронутым ни временем, ни мужскими руками.

На меня застенчиво смотрела юная девушка, стыдливо закрывая ладонями и локтями крупную налитую грудь, глаза большие, испуганные, щеки с нежным румянцем. Как только она сообразила, что низ живота открыт, ахнула и прикрылась ладонями, высвободив грудь.

– Здорово, – проговорил я ошарашенно, – согласен… я очарован…

– Тогда иди ко мне, – произнесла она нежно, – насладись мною.

Я горестно вздохнул.

– Рад бы, но, увы…

– Что? – спросила она участливо. – Устал? Я помогу восстановить тебе силы.

Я покачал головой.

– Да силы на это дело всегда есть, что удивительно. Помню, зуб болел страшно, но не помешало… Тут другое: ты ж не человек, а нам с нечеловеками нельзя, хоть умри. Есть люди свободные во взглядах, демократами называются, они могут и с животными, а вот мы, старомодные, не приемлем такой политкорректности.

Она промурлыкала:

– Это ты старомодный?.. Не сказала бы. А ты решись! Увидишь, в этом столько нового, неизведанного и страстного…

Я вздохнул.

– Да решиться на такое всегда проще, чем удержаться. И оправдание всегда найду, я такой, а вот если удержусь – буду ныть и упрекать себя за упущенную возможность.

– Ну так что же?

Я сказал горестно:

– Но я удержусь. Трудно быть рыцарем, мать вашу… но надо.

Она спросила непонимающе:

– Зачем? Просто насладись!

– Все-таки ты не человек, – определил я. – Правда, потом и человеки станут такими же, но сейчас еще не вышло из моды быть мужчинами, а не самцами. Так что я все-таки тебя прибью. По-мужски. Или же давай свяжу тебе руки и ноги.

– Зачем?

– Будут держать тебя в клетке, – объяснил я, – показывать народу. Зато буду кормить, одевать, чистить за тобой клетку. Работать или охотиться не надо, все на готовом! Идеальная жизнь для общечеловека.

Она прошипела яростно:

– Да лучше я помру!

Я вздохнул снова:

– А вот тут ты человек… А человека убивать труднее, хоть и надо.

Я перехватил меч поудобнее, мозг суетливо прикидывает, как лучше нанести смертельный удар, а тело подрагивает в страхе, мол, куда бы самому отпрыгнуть.

Она произнесла жестоким голосом, так не идущим к ее нежному девственному телу:

– Я – настоящая женщина!.. Я смогу быть такой, какой ты хочешь. Что мне изменить?.. Что увеличить?.. Можешь не говорить, догадаться не трудно… Ну, как вот так?.. Или так?

Я пробормотал:

– Впечатляет…

Она засмеялась громче, победно и жестоко.

– Что еще?.. Стать жаркой и чувственной?.. Превратиться в толстую, как гора жира, или в худую, как щепка?.. Стыдливую? Говори, я покажу тебе, как сладко быть с той женщиной, какую ты хочешь.

Я сказал настороженно:

– Можешь многое, да… Но быть человеком – это уживаться в обществе, а тебе хочется быть всегда и во всем правой? И не слышать возражений? И убивать всех, кто с тобой не согласен?

Она расхохоталась.

– Но если могу?

– Хороший ответ, – буркнул я. – Тогда вот мое слово: я могу убить… и потому убью.

Она взвизгнула в ярости: