В глазах потемнело от боли.

Мария кинулась к нему на помощь, опустилась рядом на колени.

Он кое-как повернулся, сел, попытался улыбнуться.

Не вышло.

Все силы уходили на то, чтобы не застонать вслух.

— Ничего, ничего, это пустяки… Вот когда я падал с лошади, то было посерьёзнее…

Пришлось возвращаться к карете.

День, начинавшийся так чудесно, померк.

Каждая выбоина под колесом откликалась толчком боли в сломанных костях.

Вызванный хирург качал головой, укоризненно вздыхал, настаивал на постельном режиме. Наложенная повязка казалась сделанной из раскалённого железа. Джеймса Хемингса с рецептом на обезболивающую микстуру лауданум послали в аптеку. Потянулись тоскливые дни.

Мария присылала справляться о здоровье, иногда появлялась сама, полная участия и неподдельной нежности. Но день её отъезда неумолимо приближался. С трудом ей удалось вырваться, чтобы нанести ему прощальный визит. Они говорили о том, что разлука не будет долгой, что она вернётся в Париж весной, а пока — письма, письма! Им так много нужно сказать друг другу. И лучше вести переписку через верного Трамбалла — он умеет хранить секреты.

Несмотря на предупреждения врача, несмотря на её возражения, Джефферсон встал с постели и поехал провожать супругов Косуэй до Сен-Дени. Конечно, поездка не способствовала выздоровлению. Боль вернулась с прежней силой.

Джефферсон отложил перо и потянулся к пузырьку с лауданумом.

А не было ли его падение подстроено судьбой как наказание за вечные прятки, которые он устраивает своим главным, самым сильным чувствам? Может быть, пришёл момент перестать притворяться, будто он пишет двоим? Закончить галантный диалог Сердца и Разума? Дать им примириться, слиться в простом и ясном призыве: оставь мужа, стань моей женой, уедем вместе в Америку. Да, там не будет блистательного общества, которое окружает тебя в Лондоне и Париже. Но разве за эти недели не стало ясно, что мы можем заполнить жизнь друг друга с утра до вечера, что пока мы вместе, нам никто, никто не нужен?

Он глубоко вздохнул и возобновил писание:

«СЕРДЦЕ: Холмы, долины, дворцы, сады, реки — всё было исполнено радости только потому, что она радовалась, взирая на них. Пусть унылый монах, замкнувшийся в своей келье, ищет удовлетворения, удаляясь от мира. Пусть возвышенный философ хватается за иллюзию счастья, облачённую в наряд истины! Их высшая мудрость есть не что иное, как высшая глупость! Они принимают за счастье простое отсутствие боли. Если бы им довелось хоть раз пережить трепетное содрогание сердца, они были бы готовы отдать за него все холодные спекуляции ума, наполняющие их жизни».

Закончив писать, Джефферсон, неловко орудуя одной рукой, вложил листки в большой конверт и написал на нём: «Англия, Лондон, мистеру Джону Трамбаллу, в собственные руки».

Ноябрь, 1786

«Моё сердце переполнено и готово разорваться… Я вчитывалась в каждое слово в Вашем письме, в ответ на каждую фразу могла бы написать целый том… Здесь всё покрыто туманом и дымом, печаль захватывает душу в неприветливом климате… Ваши письма никогда не могут быть слишком длинными… Но что означает Ваше молчание? Каждый раз, когда в почте нет письма из Парижа, я впадаю в тревогу… Боль расставания превратилась в постоянное беспокойство…»

Из писем Марии Косуэй Томасу Джефферсону

Осень — зима, 1787

«Депрессия 1786 года ударила по Массачусетсу с особой силой. Торговля с Вест-Индией прервалась, цены на сельскохозяйственные продукты резко упали, налоги приводили многих к разорению и к продаже ферм с молотка. Это вызвало широко распространившуюся враждебность по отношению к судьям и адвокатам, городские собрания требовали реформ. Но ассамблея оставалась глуха к этим призывам, и осенью в центральном и западном Массачусетсе вспыхнуло восстание. Под руководством капитана Дэниела Шейса разгневанные толпы врывались на заседания судов и попытались захватить арсенал в Спрингфилде. Во многих сердцах эти события вызвали страх и отчаяние, и среди американцев стало распространяться убеждение в необходимости сильного центрального правительства. После того как восстание было подавлено, ассамблея провела многие реформы, которых требовали восставшие».

Г. Р. Мино. История восстания в Массачусетсе

Весна, 1787

«Восстание Шейса сыграло свою роль в том, что американцы осознали дефекты имевшегося федерального правительства. Стремление к реформам набирало силу, и 14 мая 1787 года в Филадельфии собрался конвент для выработки новой конституции. Меня включили в делегацию от штата Пенсильвания. Сознавая критическую важность происходившего, я посещал заседания почти ежедневно.

Последние запасы жизненной энергии мне хотелось потратить на создание американской нации, которой я уже отдал так много в своей жизни. Во время весьма острых дебатов я старался находить компромиссы и играть роль примирителя».

Бенджамин Франклин. Автобиография

Весна, 1787

«Дорогой маркиз, Вы, наверное, будете удивлены, получив от меня письмо, отправленное из Филадельфии. Вопреки моим публичным заявлениям и искренним намерениям, я снова вовлечён в общественную жизнь. Глас народа и давление, оказанное на меня, были настолько сильными, что я согласился принять участие в конвенте штатов. На этом съезде будет решаться, получим ли мы сильное правительство, способное обеспечить права на жизнь, свободу и собственность, или окажемся в плену анархии, в которой власть достанется энергичным демагогам, заботящимся не о благе страны, а только о своих корыстных интересах».

Из письма Вашингтона маркизу Лафайету

Май, 1787

«Надеюсь, это письмо будет вручено Вам моей дорогой Полли, когда она прибудет к Вам, желательно в том же добром здравии, в каком она сейчас. До тех пор пока я не получу подтверждения её благополучного прибытия к Вам, я буду умирать от беспокойства. Мои дети побудут на корабле с ней денёк, чтобы она пообвыкла и примирилась с путешествием. Ради Бога, дайте нам знать о её прибытии так скоро, как только будет возможно».

Из письма Элизабет Эппс Томасу Джефферсону в Париж

Да, рассматривать себя глазами других людей Салли Хемингс научилась у брата Джеймса. Это он рассказал ей, сколько веселья можно извлечь из этого невинного обмана. Но играть в «как будто» она придумала сама. И как преобразилась её жизнь с того момента!

Больше не надо было проводить скучные часы, подметая комнаты в большом доме в Монтичелло. Теперь это была игра «как будто я подметаю комнаты». Кончилось долгое мытьё посуды у бадьи в кухне или у колодца. Теперь это была игра в мытьё посуды. А там, где игра, разрешалось ждать чудесного, неожиданного, удивительного.