Я почувствовал, как сжимается у меня диафрагма, и понял, что больше не смогу обращать внимания ни на что другое, так что, когда предмет моего смущения исполнил вступление к «Dream a little dream of me»,[31]вроде разогрева, я подумал, что пришло время сваливать.

– Слушай, как тебе, если мы выпьем по последней в каком-нибудь другом месте? – спросил я у Lady First.

– Прямо сейчас?

– Хочется немного поразмяться.

– Хорошо. Если хочешь, можем потанцевать…

Боже правый: потанцевать.

– Не могу. У меня межреберная ипохондрия.

– Что?

– Странный фантомный недуг, при котором совершенно невозможно танцевать.

Она меня не услышала, потому что я уже вставал (прежде чем сделать это, пришлось передислоцировать моего меньшого братца), но, похоже, была не склонна противоречить и последовала моему примеру. Я уже направлялся к вестибюлю, стараясь не смотреть на причину моих терзаний, но Lady First остановилась у рояля и расцеловалась с пианисткой, которая пока исполняла арпеджио из больших септим, прежде чем приступить к теме. Они явно дружили. Вплоть до того, что, когда Lady First подала мне знак, певичка обернулась и взглянула на меня. Мы обменялись улыбками; она опустила глаза, что дало ей возможность оглядеть меня всего, с ног до головы. И снова переключилась на Lady First. В течение нескольких секунд я испытал сильнейший приход: зал обезлюдел, мы остались вдвоем: я и она; я подхожу к роялю и кусаю ее в шею, обнаженную благодаря высокой прическе; по ней волной пробегает дрожь; я встаю на колени перед банкеткой, спускаю платье, обнажаю груди и зарываюсь в них лицом; ласкаю ее между ног, чувствуя шелковистую кожу ляжек; теряя голову, она падает назад и не может подняться: мешает задравшееся платье…

Подошедшая Lady First потянула меня за руку, чтобы идти, когда я уже готов был спустить штаны. Счет оказался на тридцать пять тысяч, включая выпивку. Я оставил пятьдесят, чтобы дон Игнасио убедился, что я тоже могу быть щедрым, когда речь идет о деньгах моего Неподражаемого Брата, и наконец мы вышли на улицу.

Улица. Ночь, луна и т. д.

– Куда хочешь пойти?

– Не знаю. Я сказала Веронике, что вернусь к часу, а сейчас половина первого. Может, поднимемся и чего-нибудь выпьем у меня?

Что ж, это могло сократить маршрут. Я спросил, не надо ли проводить домой кенгуру, но оказалось, что она жила в доме рядом. Когда мы вошли, она смотрела документальный фильм, выпущенный National Geograflc.[32]Просто рехнуться можно с этим молодым поколением: стоит им остаться одним, как они начинают втихаря лопать вымоченные в молоке «фрискис» и смотреть по телику – за упги не оттащишь – что-нибудь про энтомофильное опыление в Бора-Бора. Хорошо еще, что эта ничего не конспектирует. В конце концов я оставил их вдвоем – уточнять домашние дела на завтра, а сам вышел на террасу с остатками «Гаваны», которую не допил еще во время первого посещения. Красивый вид. Пианистка все еще волновала меня, и мне страсть как хотелось подрочить как можно скорее, но организм был уже слишком перенасыщен алкоголем для таких подвигов. Барселона подернулась дымкой, как обычно бывает в начале лета. «Чижик-пыжик, где ты был?…» Мне снова захотелось петь. «Чижик-пыжик, где ты был?…» – запел я, на этот раз без всякой оглядки на то, что могут подумать Lady First и Вероника. «Нравоописание человека. Лекция 1: Что делает пьяный человек, пронзенный стрелой Амура, стоя на восьмом этаже дома на улице Нумансия? Человек поет». Чижик-пыжик, где ты был?…

Воспоминания о той ночи у меня довольно смутные. Помню, что я торопливо попрощался с миледи, потом сделал остановку в «Групето», чтобы принять порцию «Вишофф» для поднятия духа, и двинулся дальше в направлении Луиджи. Помню также, что пил не переставая и пытался исполнить весь песенный репертуар, от Хорхе Негрете до наших дней; помню, что Роберто подпевал, когда я исполнял ранчерас, Леонсио и Тристон крутили своими фуражками, а Луиджи грозился вызвать жандармов, если мы не перестанем дебоширить. Домой я прибыл на патрульной машине Леонсио и Тристона. Камни мне служат постелью, подушкой мне служит камень… В лифте я все время промахивался мимо кнопки, поэтому пришлось добираться до моего этажа по лестнице на четвереньках, что заставило меня смеяться над самим собой: Магила Горилла пробирается восвояси.

Единственное, чего я не могу понять, это как мне удалось вставить ключ в замок, но ведь удалось же как-то.

Рад был бы сказать, что в ту ночь мне явилась Пресвятая Богородица, но боюсь, меня упрекнут в том, что я злоупотребляю христианской терминологией. Напишем поэтому, что мне явилось женское божество, вариант 3.0, с аквалангом и в костюме для глубоководного погружения, но по всем признакам это была Пречистая Дева Мария – человек всегда способен узнать архетип, даже если на нем нет кружевного покрывала. Приложив руку в перчатке к моему лбу, она улыбнулась через маску. Совсем девочка; такая молодая и уже Пречистая Дева Мария, подумал я, ей ведь и двадцати нет. Я заметил, что от нее исходят благовонные флюиды; ритм моего дыхания совпал со звуками, производимыми ее дыхательным аппаратом, – ничего общего с Дартом Вейдером: дыхание, напоенное запахом утонченных духов… Кровать прекратила куда-то скатываться, комната перестала судорожно раскачиваться, и мне стало так удобно, покойно. Должно быть, это произошло на заре. После этого мне удалось крепко уснуть. Переживание было глубоким, но я не хочу настаивать, так как на близкие отношения с божеством обычно смотрят косо.

Когда я резко открыл глаза, было семь часов вечера, о чем свидетельствовали стрелки будильника. Первым делом я сканировал свое состояние, чтобы оценить нанесенный ущерб. Со временем я разделил похмелье на разные типы; существует молоточкообразное похмелье, похмелье-обух, странное или несуществующее похмелье – цитирую по памяти, – хотя, как правило, они появляются в сочетаниях, в виде синдромов типа молоточкообразное-сухое или странное-обухом-по-голове-несуществующее. Но на сей раз это было какое-то новое, на редкость милосердное похмелье; несомненно, за двенадцать или четырнадцать часов сна самые неприятные последствия успели выветриться. Я даже оказался в состоянии вытереть разлитую на полу лужицу алкоголя с валявшимися в ней ошметками чангурро и кусочками порезанного лука. Мои Неподражаемые Новые Ботинки пострадали самым плачевным образом, и простыни тоже выглядели измызганными, так что самое время было сменить постельное белье: желтоватые подтеки диктовали необходимость применения драконовских мер. Все это я проделал даже до того, как припасть к кухонному крану. Потом я сварил кофе, выкурил пару косячков; смирившись с гигиенической идеей фикс, я побрился и принял душ – к этому времени часы на кухне показывали без десяти девять. Господи, как же хотелось есть. Мысль о том, что я попусту теряю время, сжигая жир, составляющий часть моего сокровеннейшего существа, слегка встревожила меня, и я бросился к холодильнику в поисках чего-нибудь, что могло бы приостановить процесс похудения. Сорвав полиэтилен с франкфуртских сосисок в вакуумной упаковке, я принялся уписывать их за обе щеки. Ко всему прочему, я был вымыт, гладко выбрит, и одежды у меня было предостаточно – в этот раз я решил надеть гавайскую рубашку, – так что довольно скоро я был уже готов выйти из дома.