– И как ты узнал, что это я?

– Потому что большой и толстый мужчина, который ведет машину Себастьяна так, что только покрышки скрипят, припарковывается на одном из моих мест и идет прямехонько к единственному лифту, который поднимается на последний этаж, мог бы только ты.

– Я не вожу машину так, что скрипят покрышки.

– Ты всегда так делал с тех пор, как получил права, просто ты этого не слышишь… Кроме того, несколько дней назад я узнал, что ты берешь машину Себастьяна и пользуешься его кредитной карточкой. А позавчера ты нанял частного сыщика: Энрик Робельядес, бывший полицейский, служил инспектором на участке от Виа-Лайетана до восемьдесят третьего.

Должно быть, выражение лица у меня было преглупое.

– Ты недооцениваешь своего отца, Пабло. Не забудь, что, когда я приехал в этот город сорок пять лет назад, у меня был с собой только баул с двумя сменами белья да пятьсот песет в кармане. Знаешь, что показала последняя оценка имущества, проведенная, чтобы мое завещание могло вступить в силу? Ну давай, назови цифру.

Я не был расположен разгадывать загадки.

– Не знаю, папа… Миллиард? Два миллиарда?

Он схватил оба костыля одной рукой. Свободной же обхватил меня за шею и заставил пригнуться к своему удовлетворенно улыбавшемуся рту.

– По самой непредвзятой оценке – почти пятьдесят. При более благоприятном раскладе могло бы быть сто, в десять раз больше, чем когда я вышел на пенсию. Представляешь, что значит пятьдесят миллиардов песет?

– Полагаю, значительную часть того, что ты стоишь.

– Верно: часть того, что стою я; но и часть того, что стоите вы с Себастьяном. Каждый из вас двоих достоин этой цифры. Ты хоть когда-нибудь об этом подумал? Или ты считаешь, что можешь перестать быть тем, кто ты есть, просто живя как нищий?

– Папа, будь так добр, перестань ходить вокруг да около и скажи напрямик, что тут, черт возьми, творится?

Проницательное выражение лица сменилось у него бессильной гримасой.

– Не знаю, что творится. Знаю только, что Себастьян исчез вместе со своей секретаршей в среду днем и что ты его разыскиваешь. Мне известно обо всех твоих действиях с тех пор, как ты вышел отсюда в четверг в полдень. Мне неизвестно только, что сталось с Себастьяном.

– Ты что, установил за мной слежку?

– Конечно, я установил за тобой слежку! Если исчезновение твоего брата как-то связано с тем, что он мой сын, то ты в такой же опасности, как он. Ты меня слушаешь?

Конечно, я его слушал, но в какой-то момент испытал облегчение, так что мне даже показалось, что я не здесь.

Я не из тех людей, которые могут долго жить с грузом тайны на душе, с ответственностью, которая заставляет втихомолку заниматься какими-то махинациями, притворяясь, что все идет хорошо. Вот уже много лет моя жизнь была простой и гладкой: я ел самую дешевую еду, какую можно было купить в супермаркете, спал до тех пор, пока мне не надоедало валяться в постели, трахался время от времени и обменивался бредовыми электронными посланиями с четырьмя такими же помешанными, раскиданными по свету. На самом деле мне удалось превратить свою жизнь в рай медведя Балу, в мирное, приятное существование в девственном лесу, где все, что тебе нужно, всегда под рукой. Но вдруг мир набрасывается на тебя, какой-то мусоровоз пересекает тебе дорогу посреди проспекта, и не остается ничего иного, как метеором врезаться в него. И думаю, что впервые в жизни, по крайней мере в моей взрослой жизни, я был рад поделиться чем то с папенькой, прекратить действовать у него за спиной и переложить на него часть всей этой дурно пахнущей истории.

– Думаешь, его похитили и будут просить выкуп?

Папенька молча дал понять, что думает именно так. Или по крайней мере не дал понять, что так не думает.

– Я в это не верю. Для начала, никакой похититель не станет сбивать человека, от которого надеется получить выкуп, прежде чем похитить жертву, а тебя сбили, разве нет? Во-вторых, я не верю в то, что это хорошая мысль – взять заложника вместе с секретаршей, за которую никто и гроша ломаного не даст, но с которой проблем вдвое больше. Это уж не говоря о том, что с тобой никто не связывался и ничего у тебя не просил. Или просил?

– Нет. Но это совсем не странно. Они всегда выжидают несколько дней, прежде чем связаться, чтобы ты успел хорошенько понервничать.

– Все равно, сомневаюсь, чтобы это дело имело хоть какое-то отношение к тебе и к твоим пятидесяти миллиардам. – Мне было почти жаль разочаровывать его. – Послушай: в среду в полдень Себастьян позвонил жене и попросил ее положить какие-то документы в конверт и отправить по собственному адресу… По-моему, все это внутренние разборки, откуда знать, во что он мог впутаться, пробуя провернуть какое-нибудь дельце из тех, которые так вам нравятся.

Папенька покачал головой.

– Если бы все было, как ты говоришь, я все равно не вижу смысла в том, чтобы пара головорезов нападала на меня.

– А может, смысл и есть. Может, все совсем не так, как ты себе представляешь, и, чтобы захватить его, они причинили вред тебе.

Мне показалось, что по крайней мере отчасти папенька разделил мои сомнения.

– Не знаю… Я вот уже два дня просто с ума схожу.

– Тебе не пришло в голову позвонить в полицию?

– Полиция и с места не сдвинется, пока похищение действительно не станет из ряда вон выходящим, а пока мне не хотелось бы, чтобы Глория и твоя мать узнали про кое-какие подробности.

– Ты имеешь в виду связь Себастьяна с его секретаршей?

Слово не воробей.

– Я не знал, что тебе это известно.

– А я не знал, что это известно тебе. Мне про это рассказала Глория.

– Она что, тоже в курсе?

– Более чем.

Теперь преглупый вид был у папеньки.

– Современный брак… – начал я, избегая упоминать о «Женни Г.», на случай, если до папеньки еще не докатились слухи. Не упомянул я и про дом номер пятнадцать по Жауме Гильямет. Хорошо было немного облегчить груз, и даже приятен был этот непривычно задушевный отцовско-сыновний тон, без взаимных упреков и нападок, но я по опыту знаю, что папеньке лучше не рассказывать всего. Кроме того, что до Жауме Гильямет, то все мои подозрения не выходили за рамки довольно слабо обоснованного предчувствия, и словно в подтверждение того, что сдержанность в данном случае уместнее всего, я увидел приближающуюся маменьку, готовую пристыдить нас за то, что мы шепчемся в углу.

– Позвольте узнать, что это вы оба здесь затеваете?

– Ничего. Просто показывал Пабло картину, которую я тебе подарил.

– Невероятно, правда? Какой цвет, какая фактура, и главное… какие глубокие национальные корни, – сказала маменька.

– Ну, а мне все равно это кажется похожим на коровью лепешку, – сказал папенька.