— Леди Уэллборн просила меня передать вам ее слова, если вы будете настаивать. Я с удовольствием повторю их. Все, что ее родители могут сделать сейчас, — это думать о том, что будет лучше для их дочери. О вас, ваша светлость, не было сказано ни слова. Всего хорошего!

И с легкой улыбкой он спустился по лестнице.

В конце концов было решено увезти Тессу из Лондона, Доктор Лэнтерли сказал, что грязь, запах, шум будут мешать выздоровлению. Решение перевезти ее в Киттридж-Хаус было принято после нескольких часов споров. Елена, разумеется, предпочла бы отвезти свою дочь домой в Дорсет-Хаус. Но, возможно, их дом был действительно немного шумным, даже несмотря на то что трое из мальчиков были в школе. В конце концов Елена уступила Грегори только потому, что понимала, что они бессильны перед лицом закона.

Тесса была женой Джереда; он мог приказать, чтобы она была рядом с ним, если бы захотел. Что до согласия или отказа Джереда, его мнения никто не спрашивал. Не сообщили ему и о том, что его жену везут в деревню. Это было сделано без него: накрытые одеялом носилки перенесли в специально подготовленную карету. Он ничего не сказал. Ни слова. Это, если не что-то другое, укрепило уверенность Елены, что их решение было правильным.

Она поклялась оставаться рядом с дочерью. Если понадобится, она даже перевезет младших мальчиков в Киттридж-Хаус и будет с Тессой, пока ее дочь не выздоровеет. А она твердо верит в это.

Когда она сказала все это Грегори, он только усмехнулся. В последние несколько недель смех был редкой роскошью.

Каждый день тем не менее оказывался важной вехой в их жизни. Тесса все еще учащенно дышала. С каждым днем ее раны заживали — и рана от пули, и отверстие, сделанное при операции, чтобы спасти ее жизнь. Елена скрупулезно следовала правилам ухода, предписанным доктором: меняла бинты дважды вдень, промывала раны смесью, издававшей отвратительный запах всякий раз, когда вынимали пробку из бутылки. Она рассыпала пудру по бинтам, как было сказано, готовила настойки на пару, как было велено, припарки, содержащие странные ингредиенты, которые она не подвергала сомнению. Она покровительствовала этому молодому доктору с тех пор, как впервые услышала, как он успешно лечит бедняков, и никогда не ставила под сомнение его медицинские приемы.

Каждый день, прожитый Тессой после ранения, словно снимал с груди Елены один из лежавших на ней камней.

Тесса оставалась в беспамятстве до начала третьей недели. Когда она очнулась, было очевидно, что ей больно, зато не было отмечено никаких признаков инфекции, за что родители выразили сердечную благодарность молодому доктору. Только тогда они узнали о его собственных опасениях и том факте, что Тессе очень повезло. Большинство пациентов умирают от инфекции, а не собственно от ран.

В ту ночь Елена сидела у кровати дочери, держала ее слабую руку и плакала.

Было уже почти темно, но вечер не принес покоя. Одна за другой в окнах зажигались свечи, прогоняя сгущающуюся тьму. Скоро засияют уличные фонари, и сторож начнет выкрикивать часы — не слишком громко, чтобы ненароком не потревожить покой обитателей богатых домов. Карета-другая появятся из-за зданий. Несколько молодых титулованных аристократов напьются и отправятся домой, считая себя невероятно смелыми, оттого что горланят песни во всю глотку. Это Лондон, и улицы здесь никогда не затихают.

С другой стороны, дом Джереда был почти гробницей. Тишина в нем почти не нарушалась. Не было слышно ни шарканья туфель по паркету, ни веселого пререкания в коридоре, ни взрывов смеха, столь характерных для благополучных семей. Как-то незаметно отпала надобность в слугах. Они исчезли. Появлялись лишь изредка, когда Джеред вспоминал о них. Прекрасная память оказалась одним из его недавно обнаруженных талантов.

В руках он держал письмо. Его доставили сегодня днем, и с тех пор он не решался его открыть. Он жадно сломал печать, но потом прижал пальцы к сложенной бумаге, чтобы она не развернулась. Хотел ли он знать о том, что в нем написано? Что-то, казалось, рвалось в его груди. Что-то мерзкое и темное, бьющее черными крыльями. Его душа?

Вот уже почти два часа он бесцельно бродил по своему дому, стараясь набраться смелости. Его пальцы пробежали по клавишам фортепьяно; но он тут же вспомнил, что Тесса не любила петь, говорила, что ее голос — это что-то среднее между вороньим карканьем и человеческим криком. Намек на улыбку заставил его сжать письмо в кулаке. Даже сейчас, на расстоянии, она могла заставить его улыбаться. Он прошел в кухню, не обращая внимания на слуг, безмолвно таращившихся на него. Джеред бросил им пару вопросов, едва ли выслушивая ответы, спустился во двор, походил между домом и конюшнями — вспомнил другую ночь, когда разыгрывал из себя разбойника.

Куда исчезло счастье?

Но знал ли он его когда-нибудь? Скорее всего он гонялся за призраком, старался развлекать себя, придумывать разные увеселения.

Он снова вошел в дом, быстро поднялся по лестнице, открыл дверь гостиной, прошел через другую смежную комнату в свою спальню, в другую комнату, потом в ее спальню. Это была обитая розовой тканью комната, где еще ощущался аромат Тессы. Даже сейчас. Она лежала здесь несколько недель, слишком бледная, почти готовая умереть. Тесса долго не пробуждалась, даже не шевелилась. Эту информацию он узнавал от горничной Мэри, которая ухаживала за его тещей с таким же усердием, как та ухаживала за своей дочерью.

Что-то снова затрепетало в его груди, подвергнув почти физическому страданию.

Он наблюдал, как ее выносят из дома на носилках. Лицо Тессы было неестественно бледным, а сон таким глубоким, что это не походило на обычное погружение в царство Морфея. Что он тогда чувствовал? Ничего. Он просто отключил, закрыл на замок ту часть своей души, которая была связана с эмоциями, и не ощущал ничего. А вот сейчас как будто кто-то сорвал эту заслонку, совсем не думая о последствиях. Боль от этого захлестнула его целиком, почти ослепив жарким пламенем, заставив терзаться, как никогда еще ему не приходилось.

Услышал ли Господь его молитвы? Или мольбы таких, как он, перехватывают ангелы? Может быть, они действуют как бастион против страстных просьб к Богу, чтобы он не тревожил Всевышнего своими просьбами как недостойный, никчемный его раб?

«Открой письмо, трус. Открой». Он повторял этот приказ самому себе неоднократно, прежде чем набрался смелости, чтобы распечатать конверт.

«Она будет жить». Три слова. Образ Тессы появился перед ним, такой живой, что хотелось немедленно заключить ее в объятия. Вот она держится за спинку кровати, ее волосы распущены, голова повернута к нему, губы ласкает улыбка. Взгляд, который появлялся у нее в минуты близости. Ее глаза, нежные и чистые, как у ребенка. Он видел в них восторг и удивление, предвкушение и робость. А иногда и гнев, когда она пыталась пристыдить его за недостойный образ жизни.

Он снова развернул бумагу. Она дрожала в воздухе в его трясущихся руках.