Вскоре король Таити уже стоял на шкафуте «Востока» и поджидал, пока высадится королева и другие члены его семейства. — Рушень, рушень, — повторял он с довольным видом, ласково оглядывая присутствующих. Так он называл русских.

Потом он произнес имя российского императора Александра. Наконец, сказав «Наполеон», засмеялся — так король хотел показать, что дела Европы ему известны.

— Что ж, — улыбнулся Вильям, — самое время приступить к обязанностям переводчика. — А тебя я заберу вечером, не волнуйся. — И он двинулся туда, где, улыбаясь, уже всходили на борт пленительные таитянки из королевской свиты. Зелёные зонтики из свежих кокосовых листьев покачивались на их остриженных головах.

— А я ещё вернусь сюда, на «Восток»? — почти крикнула Луша.

Вильям обернулся.

— Вряд ли, — покачал он головой и повторил нараспев, думая уже о чём-то своём. — Вряд ли. — Впрочем, посмотрим.

Луша тяжело вздохнула и молча уставилась на красные цветочные узоры, украшавшие жёлтые платья грациозных таитянских красавиц.

* * *

Ближе к вечеру она зашла к Адамсу. Она сказала ему просто:

— Я остаюсь.

Роман, сидевший над картой, поднял на неё непонимающие глаза.

— Остаюсь на Таити, — пояснила она коротко. — Как Меноно и Оту.

Адамс на мгновение замер, потом нервно забарабанил пальцами по карте. Он сидел, наклонив голову, молчал и выбивал какую-то чудовищно громкую дробь.

Наконец, он обрёл дар речи.

— Почему ты хочешь остаться?

Луша ничего не ответила. Что она могла ему сказать?

— А Беллинсгаузен знает?

— Ты узнал первым.

Красные пятна гнева зажглись на его щеках. — Да как тебе такое в голову пришло? Не говори мне про Меноно! Он не плывёт с нами, потому что он — туземец, и здесь его родные края. Но ты, ты…

— Но у тебя ведь уже есть невеста! — вдруг перебила его Луша. — Она ждёт тебя и пишет письма.

Огорошенный Адамс разинул рот, звонко икнул от неожиданности, отчего смутился ещё больше и стал совсем пунцовым. Луша фыркнула и они оба расхохотались — как обычно, до колик в животе.

Едва переведя дух и утирая ладонью выступившие от смеха слёзы, Роман признался:

— Смешно получилось. Но я не понял, причём тут невеста.

— Вот видишь…

Привстав на цыпочки и чмокнув остолбеневшего Адамса в щёку, Луша отправилась разбирать нехитрые свои пожитки, чтобы быть готовой съехать вечером на берег во всеоружии.

* * *

На следующий день Луша всё-таки приехала на «Восток» ещё раз. Не могла же она не попрощаться с Беллинсгаузеном, со всеми остальными…

Она зашла в капитанскую каюту, одетая не в мешковатые матросские штаны, а в цветастое платье, и, чувствуя на себе восхищённый взгляд капитана, сказала ему, что хочет остаться у Вильяма.

Беллинсгаузен не стал возражать. Он просто обнял Лушу, крепко и бережно. Мокрый Лушин нос ткнулся в капитанское плечо. От него пахло сухим табаком, одеколоном и апельсинами, до которых Фаддей Фаддеич оказался большой охотник.

Вильяму капитан сказал, что надеется, что его дом станет для девочки родным домом, и на какое-то время зачем-то отвернулся к окну. В общем, это было кстати, и Луша украдкой от капитана вытерла свои мокрые глаза.

Но вот он как ни в чём не бывало повернулся к Луше, хитро прищурился и заметил, одобрительно улыбаясь:

— Тебе идёт твоё платье.

Луша смущённо дотронулась тонкими пальцами до цветка, вставленного за ухо по таитянскому обычаю, одёрнула платье и слегка покраснела.

— Пока мы стоим в Матавайском заливе, — сказал капитан, — можешь приезжать на шлюп, когда захочешь.

Луша рассудила иначе.

Она тепло попрощалась с не узнавшими её поначалу, озадаченными матросами; с изумлённым Демидовым, который, кажется, ещё чуть-чуть, и принял бы её всерьёз; с бородатым Михайловым, сказавшим ей «вот какой я хотел бы тебя нарисовать»; с весёлым астрономом Симоновым, который в шутку навёл на неё подзорную трубу, приговаривая, что хочет получше рассмотреть новую звезду…

Наконец, она подошла к Роману. Взяв его обеими руками за руки, сказала по таитянски: — Юрана!

Так туземцы на Таити приветствовали друг друга.

— Юрана, — глядя ей в глаза, эхом отозвался он, совершенно ошеломлённый её чудесным преображением. И это было как здравствуй и прощай…

Больше на «Восток» она не вернулась.

Вечерело. Лёгкий морской бриз качал стройные пальмы на берегу. Обгоняя свою длинную тень, Луша шла босиком по чёрному песку, с трудом поспевая за широко шагавшим впереди жилистым Вильямом.

Ей всегда казалось, что песок должен быть жёлтым, как в их детской песочнице во дворе. Или белым, что, безусловно, красивее. Здешний песок был чёрным, и это было странно.

— Почему песок — чёрный? — окликнула она Вильяма.

— Таким он был всегда, — замедлив шаг, ответил тот, — по крайней мере, последние сто миллионов лет.

— Сто миллионов??

— Ну да. Когда-то это была раскалённая лава. Но таитянские вулканы давно потухли, а лава превратилась в песок.

— А вы видели эту лаву? Ну тогда, когда она была горячей?

Вильям засмеялся. Эта девчонка думает, что можно безнаказанно нырнуть вглубь прошлого вплоть до самого сотворения мира…

— У меня нет интереса к вулканологии. Хотя среди хронодайверов есть люди, одержимые мыслью погрузиться в те времена, когда наша планета была совсем молодой. Это опасно и грозит бессмысленной гибелью. Поверь, из таких глубин ещё никто не возвращался.

И Вильям размашисто зашагал дальше. Луша какое-то время семенила следом, отставая всё сильнее, потом взмолилась:

— Подождите, пожалуйста!

Вильям остановился. Запыхавшаяся от быстрой ходьбы Луша догнала его.

— И вообще, — остановившись, укоризненно выдохнула она, — куда мы идём, а? Куда мы так спешим?

— Мы почти пришли. Просто я люблю это место. Здесь красиво. А главное, здесь никто не помешает нашему разговору.

Солнце садилось медленно, но неуклонно, обливая расплавленным золотом контуры уже потемневших пальм. Они сели на перевёрнутую лодку. Луша блаженно прикрыла глаза, ощущая на своём лице нежное дыхание бриза.

— Тот рисунок, что ты приняла за портрет брата, — цел? — услышала она голос Вильяма.

Луша, не открывая глаз, кивнула и прижала ладонь к груди.

— Покажи мне его, — потребовал Уильям.

Послушно сняв цепочку с шеи, она протянула ему на ладони свой медальон.