Брунетти снова взглянул на распечатку; он пытался мысленно нарисовать маршрут путешествия Роберто на восток и обратно, представляя себе карту Европы, которую они с Паолой изучали на днях. Он проследил весь его путь: как тот заплатил за бензин на заправке у границы с Чехословакией; сменил подвеску, выложив за нее немалые деньги где-то в Польше, потом еще раз заправился в городе, где получал въездную визу в Белоруссию. Счет за номер в гостинице в Минске — что-то невероятное, гораздо дороже, чем он заплатил бы за такой же номер в Риме или Милане, и очень дорогой обед. В счет были занесены три бутылки бургундского — единственное, что Брунетти смог разобрать, — так что, надо полагать, обедал Роберто не один. Возможно, это был один из тех деловых обедов, на которые его отец не жалел денег, лишь бы привлечь клиентов. Но в Минске?

Благодаря тому, что отчет был составлен в хронологическом порядке, ему также удалось проследить предполагаемый обратный путь Роберто, который он мысленно нарисовал: Польша, Чехословакия, Австрия и, наконец, Италия, где он заправился на пятьдесят тысяч лир в Тарвизио. Потом, за три дня до похищения, Роберто перестал пользоваться карточками, если не считать трех сотен лир, истраченных в аптеке около дома.

— Ну, и что вы думаете? — поинтересовался Брунетти у синьорины Элеттры.

— Признаться, он мне не очень-то симпатичен, — холодно бросила она.

— Почему, интересно?

— Потому что мне никогда не нравились мужчины, которые не платят по счетам.

— А он что, разве не платил?

Перелистав отчет, она вернулась к первой странице и ткнула пальцем в третью строчку, где было указано имя плательщика по всем счетам. «Корпорация Лоренцони».

— Стало быть, это корпоративная карточка.

— Для корпоративных расходов?

Брунетти кивнул.

— По крайней мере, мне так кажется.

— Тогда это что? — спросила она, указывая на счет в два миллиона семьсот тысяч лир из ателье мужской одежды в Милане. — Или вот это? Шикарная дорожная сумка за семьсот тысяч лир от «Боттега Венета».

— Но ведь это компания его отца, — попробовал возразить Брунетти.

Синьорина презрительно пожала плечами.

Брунетти был слегка озадачен; признаться, он и не думал, что синьорина Элеттра, женщина, как ему казалось, современная, без особых предрассудков, сочтет поведение Роберто предосудительным.

— Вы что, не любите богачей? — спросил он. — В этом все дело?

Она решительно покачала головой:

— Нет, дело вовсе не в этом. Просто меня тошнит от избалованных пустоголовых молокососов, которые проматывают папенькины денежки на шлюх. — Она подтолкнула бумаги в сторону Брунетти и отвернулась к своему компьютеру.

— Даже если этого «молокососа» убили?

— Это ничего не меняет, Dottore.

Брунетти был не в силах скрыть своего удивления и даже разочарования; он быстро собрал бумаги и вышел из приемной.

В аптеке он узнал, что рецепт, по которому Роберто покупал лекарства, был выписан их семейным врачом. Вне всякого сомнения, тот, как мог, пытался помочь мальчишке справиться с его слабостью и недомоганием. Никто в аптеке Роберто не запомнил; они даже не запомнили, кто именно приготовлял лекарство по рецепту.

Чувствуя, что зашел в тупик, сознавая только, что что-то тут неладно — и с самим похищением, и с семейством Лоренцони в целом, Брунетти решил еще раз воспользоваться связями своего могущественного тестя и позвонил графу Орацио. На этот раз трубку взял сам граф.

— Это я, — сказал Брунетти.

— Да, я понял. В чем дело? — спросил граф.

— Я тут подумал, не слышали ли вы чего-нибудь новенького о Лоренцони со времени нашей последней встречи?

— Да, я разговаривал кое с кем из моих знакомых. Говорят, его мать в ужасном состоянии, — сказал граф.

Из чьих-нибудь других уст это прозвучало бы как самая обычная сплетня, но граф просто констатировал факт.

— Да, я в курсе. Я видел ее.

— Мне очень жаль, — вздохнул граф, а затем добавил: — Она была восхитительная женщина. Я знаю ее тысячу лет, с тех пор, когда она еще не была замужем. Она была жизнерадостной, активной, веселой и… потрясающе красивой.

Удивляясь самому себе, что из-за нелепого предрассудка, связанного с их титулом и богатством, ему до сих пор не приходило в голову расспросить графа или Паолу об истории их семьи, Брунетти спросил:

— А его вы тоже давно знаете?

— Нет, я познакомился с ним только после того, как она вышла замуж.

— А мне всегда казалось, что с Лоренцони знакомы все.

Граф тяжело вздохнул.

— В чем дело? — спросил Брунетти.

— Это был отец Лудовико. Это он выдал евреев немцам.

— Да, знаю.

— Все знали, только доказать никто ничего не мог, так что, когда война закончилась, ему все сошло с рук. Но никто из нас не хотел с ним разговаривать. Даже его братья не хотели иметь с ним ничего общего.

— А Лудовико?

— Всю войну он прожил у родственников, в Швейцарии. Тогда он был еще малышом.

— А после войны?

— После войны? Его отец долго не протянул. Лудовико не пришлось с ним свидеться; он вернулся в Венецию только после его смерти. В наследство ему досталось немного: только титул да старый палаццо. Приехав, он сразу же помирился со своими родственниками. Даже тогда у всех создавалось такое впечатление, что он только и мечтал о том, как стать знаменитым, чтобы его имя было у всех на устах; чтобы навсегда стереть из памяти людей воспоминания о его отце.

— Похоже, он в этом преуспел, — заметил Брунетти.

— Да уж.

Брунетти догадывался, что Лоренцони не раз переходил дорогу его тестю и что тот оценивал его в первую очередь как конкурента по бизнесу. Именно поэтому он оставил без внимания его нелестный отзыв о графе Лудовико.

— А теперь?

— Теперь… Все, что у него осталось, это племянник. — Брунетти почувствовал, что ступил на зыбкую почву, поневоле затронув больной вопрос; ведь и у графа Орацио не было сына, который продолжил бы его род, не было даже племянника, чтобы продолжить его дело. У него была только дочь, да и то замужем за человеком, гораздо ниже ее по происхождению, полицейским, которому никогда не подняться выше звания комиссара.

Страшная, жестокая война, которая толкнула отца графа Лудовико на преступление против человечества, по сути дела на геноцид, вынудила отца самого Брунетти, вступив в ряды пехотного полка в звании капитана, отправиться в Россию для борьбы с врагами Италии в ботинках с бумажными подметками. В результате битва с суровой русской зимой была проиграна; и те немногие, кому удалось выжить, а среди них и отец Брунетти, провели не один год в сталинских лагерях. Тот седой потерянный человек, который вернулся в Венецию в 1949 году, прожил остаток своих дней на капитанскую пенсию; дух его был сломлен, и Брунетти, будучи еще мальчишкой, видел, что это уже не тот веселый, жизнерадостный человек, каким когда-то был его отец.