Стена – три гранитных лепестка – точно бритва резала порывы холодного ветра и укрывала путников, даруя им спокойствие. Раньше тут стояла маленькая пограничная крепость, до того, как территория герцогства увеличилась. Всего-то невысокая башенка и казарма.

От башни осталось основание, она раскидала серые замшелые камни по площадке, а вот казарма уцелела, пускай ее крыша давно провалилась.

Солдаты разных рот, за годы патрулей приходя сюда, из обломков сложили еще один дом. Неказистый, кривобокий, не чета архитектурным шедеврам прошлого. Сладили и крышу, доставив лес от Сторожек. Сейчас его отвели под животных.

Разместили всех, кого смогли, остальных спрятали от ветра за постройками, развели костры из подготовленных дров и корзин угля, что еще ранней осенью привезли интенданты полка.

В первую очередь занялись конями. Вытирали шкуры, накрывали попонами, проверяли ноги, вычесывали, давали остыть, чтобы напоить. Кавалеристы топили воду из разорванных морозом деревянных бочек. О воде тоже позаботилась заранее интендантская служба.

Может, в расположении частей обычные рубаки «крыс» не любили, так как они вечно сидели на запасах, вещах и оружии, храня все мало-мальски ценное и с неохотой делясь сокровищами со складов, но в подобных обстоятельствах на людей, занимавшихся снабжением, готовы были молиться. Вода, топливо, корм для лошадей, еда – они подготавливали все необходимое для того, чтобы воины выживали в суровое время.

Катрин выдержала путь, хотя Эйрисл видел, что старухе пришлось нелегко. Двое из десятки Лося присматривали за ней всю дорогу. Она не разговаривала ни с кем, была занята тем, чтобы удержаться в седле, а теперь, двигаясь тяжело и сутулясь, села на одну из попон, которую Смолистый расстелил возле костра, чтобы их спутница не мерзла.

Говерт расставил патрули, распределил дежурства, вернулся к своей десятке, вместе с которой сидел и Эйрисл.

Разделили еду, хлеб, темные полоски вяленой говядины, сухари, орехи и мед. В котелках сварили похлебку из крупы и все того же вяленого мяса. Катрин тоже получила миску с горячим сытным варевом, в которое сердобольный кашевар не пожалел для нее кусочка масла. Она осторожно хлебала деревянной ложкой с затертой и обколотой рукояткой, не глядя ни на кого, не участвуя в беседах. Отказалась и от орехов, и от меда, а потом, казалось, вовсе задремала, клюя носом. Тепло, еда и отдых после целого дня на холоде разморили не только ее, но и многих солдат, укладывающихся на ночевку, накрывавющихся плащами.

Лейтенант поговорил с четырьмя десятниками, проверил патрули, постоял с Тионом, вернулся назад, когда Мех, молодой солдат из десятки Рогана, достал лютню. Едва он заиграл и запел, разговоры стихли. Мех пел хорошо, а вот музыкантом был так себе, но никто не жаловался. В походе рады и тому, кто перебирает струны неуверенно и с ошибками. Лучше, чем ничего.

Звучала старая песня «Золотая пшеница», о богатых землях Единого королевства, веселых людях, карифском коте, что шел на мягких лапах через пшеничное поле, охраняя сон хозяйки – Лавьенды.

На втором куплете Катрин, которая, как оказалось, и не спала вовсе, недовольно повозилась, точно курица, устраивавшаяся на насесте. Она слушала вместе со всеми. «Золотую пшеницу», «Огонь средь камней» о ярости Рыжего Оглена, «Плач ласточек» о гибели Арилы и Нейси. Но когда был взят первый аккорд новой песни, не выдержала.

– Шестеро тебя помилуй, мальчик! – резко сказала Катрин, и солдат вздрогнул, остановившись. – Если ты так же обращаешься с женщинами, как с лютней, жить тебе одному. Что ты вообще творишь?! Три песни! И начал четвертую! Ты думаешь настраивать ее? Или продолжишь петь до утра, точно глухой тетерев? Дай сюда.

Вороньими лапами Катрин буквально вырвала из рук опешившего солдата потертый музыкальный инструмент, изучила его взглядом не то презрительным, не то сочувственным.

– Будь ты моим последним учеником, я бы без сожаления огрела тебя палкой. Тебе повезло, что носишь меч.

Те, кто не спал, заулыбались и подвинулись поближе к костру десятки Говерта, чтобы посмотреть, что собирается устроить странная бабка.

Коснувшись ладов на грифе, она прошлась по четырнадцати струнам, хмурясь, начала подкручивать настроечные колки.

– Что ты собирался играть? «Волну»?

– «Волну», – подтвердил Мех.

– Так? – Пальцы тронули струны, и лютня издала низкий, басовитый отзвук. – Хотя она начинается так.

Теперь звук стал высоким и нежным.

Она продолжила подтягивать струны, проверила, чуть ослабила верхние, выравнивая строй. Старуха настраивала ее не так, как лютнисты, которых Эйрисл видел на площадях и в тавернах. Гладила подушечками пальцев струны, едва ли не дула на них, стараясь услышать нечто, неслышимое другим. Звуки, которые извлекала Катрин, нельзя было назвать громкими, скорее едва слышными. Иногда лютнисты дольше настраивали инструмент, чем играли на нем, женщина же словно спешила. Действовала быстро, но без суеты.

– Будешь играть? – спросил Мех.

– Да ты догадливый парень.

– Тогда тебе понадобится. – Солдат протянул старухе кольцо с выступом для защипывания струны.

– Мизраб. Оставь себе эту карифскую игрушку. Мне хватит и пальцев, чтобы вы услышали музыку. Ты поешь. Моим голосом лишь ворон пугать.

Она заиграла, и лютня издала тихий шепот. Он потек по холодному помещению, крышей которому служило мерцающее звездами небо. От костра к костру, и отдыхавшие солдаты поднимали головы с меховых шкур, стараясь узнать мелодию.

Шепот стал голосом, мягким и нежным, певучим, совершенно непохожим на то, что раньше издавала лютня роты. Ноты лились ручьем, то и дело понижаясь до бархатного тембра. Мех стушевался, было видно, как нахмурилась Катрин, когда он пропустил начало, и ей пришлось повторить вступление.

Эйрисл знал эту балладу. История о Лейте Легконогой, лучшей фехтовальщице эпохи, последней уцелевшей ученице самого Эовина, одного из величайших таувинов в истории, грозе шауттов и добром рыцаре. О том, как она преследовала мэлгов по горным склонам вершин, которые стер Катаклизм, как вела свой отряд все дальше и дальше на восток. Лучшие воины, превосходные фехтовальщики, коих она отмечала знаком золотого карпа, не страшились никого и ничего.

Но мэлги привели людей в ловушку, в ущелье, куда не попадал солнечный свет, и там их встретила армия шауттов. Демонов, что охотились на таувинов так же часто, как рыцари света охотились за лунными людьми. Три дня и три ночи сражался отряд Лейты, шестерых гонцов они отправили за помощью, но никто из них не прорвался, пронзенные копьями мэлгов.

Падали воины, живые добивали раненых товарищей, чтобы те не достались демонам и не попали в кипящий котел мэлгов. И наконец, Лейта осталась одна среди мрака и его порождений. Многажды раненная, истекая кровью, она дралась до последнего, и, когда сил уже не оставалось, таувин призвала пламя, что огненной волной выжгло ущелье, уничтожая врагов человечества. От храбрых бойцов остался лишь прах, а Эовин, старый к тому времени и седой, был безутешен. Он потерял последнего ученика, ту, на кого возлагал все надежды, и не знал теперь, кому передать меч, полученный от своего наставника еще во времена, когда оставались живы участники Войны Гнева.