еще ныла рана обиды. Излагает Михаил Александрович соображение по поводу жизни своей, как бы черту подводит, да вдруг мимоходом обмолвится «внука береги, сынок» или «Евгению не узнать — сильно повзрослела при своем деловом Леониде». А насчет Афганской войны так и написал: «Моя вина. Моя и таких как я — добреньких и трусливых, что в 68-ом смолчали. Тогда смирились, а теперь и подавно — грудью на амбразуру не полезешь. И страха уже нет — да грудь отставная пенсионная слаба, ни на что уже не годится…» Поняла Женя, что не случайно появление Леши и доверила ему рассказать отцу осторожненько все как есть — про необходимость командировки, про воинский долг полковника Шорникова и свою личную перед ним ответственность. Да и про Викторию тоже.

…Сидели они с матерью вдвоем часов до пяти, возвращения Алексея из госпиталя дожидались. Наконец, не выдержала Татьяна Ивановна, поднялась:

— Пойду к Мише. Боюсь, разговор у них тяжелый вышел. А ему всякое волнение сейчас опасно. Но уже в больничном коридоре встретила Татьяну Ивановну медсестра и радостно сообщила:

— А Ваш муж бульончику поел и даже куриную котлетку. За разговором и не заметил, как проглотил — очень уж посетитель веселый оказался.

Дома Алексей рассказал, что пришли они с Михаилом Александровичем к единодушному решению: Раз надо жене при муже быть — пусть в Кабул едет. А девочке уже двенадцать лет, ей учиться надо. Поживет пока Виктория с отцом в Одессе. Город приморский, климат отличный, условий жизни у Алексея хорошие, да и Максиму веселее будет. А там ситуация прояснится — Бог даст, дед из больницы выйдет или война эта проклятая кончится.

Вернувшись из школы, Вика застала подозрительно притихшее и вкрадчиво-любезное семейство. Здесь оказался и отец, папа-Леша, о приезде которого никто ей даже не сообщил. Бабушка с мамой, заискивая и пододвигая поближе к к ее тарелке с блинчиками вазочку с вареньем — любимым, клубничным, припрятанным «для гостей», изложили суть дела. Виктория поняла только, что ни уютного дома в Германии, ни этой солнечногорской жизни уже не будет, как не будет и поездки в загадочную южную страну с мамой и Анечкой. Брошенная, лишняя, никому не нужная. Она поднялась из-за стола, не притронувшись даже к варенью и невнятно пробормотав: «Меня во дворе Галка ждет» — схватила с вешалки пальто и громко хлопнула дверью.

Женя вздохнула и виновато посмотрела на Алексея:

— У нее характер стал просто невозможный. Что ни скажешь — тут же на дыбы. Ничего не поделаешь — переходный возраст. Они же теперь акселераты. Двенадцать лет — считай подросток. Месячные недавно начались, а по уму ребенок.

Через полчаса Алексей поднялся:

— Пойду во дворе погляжу.

Он знал, где искать дочь, потому что сам много лет назад заприметил это место — кусты за гаражами, где можно было уединиться и помечтать. На поломанной скамейке, притащенной сюда, видимо, с детской площадки, кто-то сидел, светясь в сумерках белой с помпоном шапкой. Алексей опустился рядом. Вика отвернулась, но не ушла. Руки с короткими грязными ногтями крутили коробку из-под сапожного крема.

— Это что у тебя? Можно глянуть? — взял он коробочку, оказавшуюся необычно тяжелой.

— Бита для классиков. С песком, — сурово пробормотала она, и по голосу Алексей понял, что девочка плакала. И тогда осторожно он взял ее маленькую теплую руку, пахнущую гуталином и землей, и прижал к своей щеке.

— Я люблю тебя, детка, — запнулся, чуть не сказав «Женька» и задохнулся от жалости к этой девочке, к Жене, к себе, к слабеющему старику в больничной палате… Дочка прижалась к нему — худенькая, цыплячьи косточки под пальто, шмыгающий нос.

— У тебя есть платок, пап?

Он быстро обыскал карманы и растерялся:

— Кажется, нет. Но я обязательно куплю много-много и буду всегда держать наготове…

— А они мне больше не пригодятся. — Вика утерла нос рукавом и с вызовом посмотрела отцу в глаза: — Я же знаю: в цирке не плачут.

7

В теплом городе Одессе готовилась к встрече Алексея симпатичная девушка Катя. Познакомились они с Лешей в общежитии творческих работников. Окончив отделение музыкальной комедии Киевского театрального института Катя приехала на стажировку в Одесский театр оперетты. Голосок у Кати был чистый, послушный, хоть и небольшой, сценические данные отличные, так что в дипломном спектакле пела она вторую партию в «Белой акации». Роста, правда, небольшого, но быстрая, ладная, с хорошим открытым лицом и веселым нравом, Катя олицетворяла счастливую комсомольскую юность — здоровье, оптимистические силы советской молодежи. Румянец во всю щеку, глаза васильковые смотрят простодушно, и голосок колокольчиком разливается — по всему общежитию, бывало, слышно, если Катька на кухне шухарит.

А жизнь у девчушки была непростая. Мать деревенская, лишенная по алкоголизму родительских прав, интернат с восьми лет. Два конфликта с милицией за бытовые кражи, чуть в колонию не загремела. Но выручила ее Директриса, отстояла грудью, сама за Шубину поручилась, знала, что казенное одеяло и шерстяной свитер из гардероба, унесенные 14-летней Катей на рынок, нужны были ей не для покупки спиртного или косметики. Все деньги, заработанные на шефской фабрике электробытовых приборов, девочка переводила в ЛТП матери, находящейся на принудительно лечении. А когда прослышала про зарубежное средство «торпеду», спасающее алкоголиков, то пошла на кражу т. е. на подвиг ради спасения матери.

Были с ней и другие инциденты, тоже глупые, но Клавдия Васильевна за двадцатилетие своего директорства перевидала всяких сирот, и насчет Кати знала точно — хороший человек из нее выйдет. Да и пела девочка замечательно. В начале десятого класса отвела Клавдия Васильевна Катю на консультацию к хорошему педагогу, и через полгода поступила Шубина в театральный. А после окончания была направлена в Одесский театр оперетты, что для девушки, не имеющей протекции, было совсем неплохо. В театр прибыла милая интеллигентного вида девушка, отнюдь не дурнушка, но без претензий на яркость, с деликатными манерами и трогательной беззащитностью, свойственной детям из «хорошей семьи». Не было у нее ни переборов в косметике (чем изрядно грешили студентки ее факультета, ведя постоянную борьбу с деканатом), ни примет особого вульгарного стиля, то, что в институте называли комплексно «оперетки»), ни тяги к броским туалетам. Жакет из черного барашка, белый пуховый берет на прямых каштановых волосах, свободно разметанных по плечам, и небольшой чемодан — такой увидел Алексей вновь прибывшую в вестибюле гостиницы.

Цирковых здесь было много, а Катя — совсем одна. Леша взялся опекать девушку, познакомив со своей семьей в быту и на представлении. Катя же, в свою