Когда в ночном небе стали одна за другой проявляться звезды, вода внизу уже бурлила от акул. Звуки оказались громче, чем я себе представлял, но были для меня словно музыка. Вниз я не смотрел. Внезапно обнаружившаяся у меня склонность к жестокости не заходила настолько далеко, чтобы вглядываться сейчас во влажную тьму под утесом, но я лежал на холодных камнях, еще сырых от брызг недавнего прилива, и слушал. Возня внизу продолжалась недолго: всплески скоро стали редеть и удаляться. А потом и вовсе стихли. Я откатился подальше от края и стал смотреть в небеса. Возможно ли это: привыкнуть к такой изумительной красоте? Может быть. По крайней мере, я уже начинал думать, что могу привыкнуть к чему угодно.

Кента нет. Лили заколола его ножом, а я изувечил труп и выбросил его в море. Я ждал, что чувство вины нахлынет и захлестнет меня с головой, но этого не случилось. Вместо этого я заснул и спал спокойно впервые за все время, что длился наш кошмар.

Убаюканный ощущением безопасности, я проспал без снов до самого рассвета, а когда солнце прорвало горизонт, проснулся от того, что у меня затекло все тело. Когда мои глаза привыкли к свету, я обнаружил, что лежу, как на скотобойне. На камнях вокруг запеклась кровь, густо-красная корка покрывала мои руки и одежду. На коленях я подполз к краю утеса и заглянул вниз, не зная, что буду делать, если окажется, что его тело все еще плавает там. Но внизу не оказалось ничего, кроме кристально-чистой воды и волн, и я подумал: «Свободны».

* * *

Стоя, я поднимаю руки к свету и придирчиво оглядываю их. Ничего, чистые. Зато вода в лужице, где я мылся, приобрела ржаво-оранжевый оттенок, и я быстро закидываю ее песком. Не хочу, чтобы Лили, встав, первым делом наткнулась на это. Мелкие капли уже падают мне на плечи, и я, в кои-то веки, радуюсь приближению шторма. Дождь смоет все следы убийства Кента лучше, чем это сделаю я. Чем меньше напоминаний о вчерашнем, тем лучше.

Идя по пляжу к нашему лагерю, я прихватываю одежду Кента и, скатав ее в ком, бросаю в огонь сигнального костерка. Сырая ткань поначалу только дымит, но вскоре занимается. Оглянувшись лишь раз, я вижу, как превращается в пепел вышитая эмблема на форменной рубашке Кента. Потом решительно поворачиваюсь к костру спиной и иду к убежищу, проверить, как там Лили. Кент в прошлом. А в будущем у меня только Лили. Отныне я запрещаю себе оглядываться назад.

Настоящее

– Расскажите мне о дне, когда умер Кент, пожалуйста, – просит Женевьева.

К этому вопросу Лиллиан была готова. Пока история мерно текла с ее губ, она внимательно следила за всеми «умышленными неточностями».

– Это случилось перед самой годовщиной нашего пребывания на острове (ЛОЖЬ). В то утро Кент пошел порыбачить на риф (ЛОЖЬ), и потому встал раньше нас. Обычно мы рыбачили парами, но в тот раз он ушел один (ЛОЖЬ). Дейв собирал фрукты, а я была в убежище с Полом (ЛОЖЬ, ЛОЖЬ, ЛОЖЬ). Вдруг мы услышали крик (ЛОЖЬ). Он был страшным – я никогда такого не слышала – но быстро оборвался и больше уже не повторился. Мы с Дейвом кинулись к большой скале, где обычно собирали моллюсков (ЛОЖЬ), она выдавалась далеко в бухту и нависала над водой. Но ничего не увидели. Мы звали Кента; обошли сначала весь берег, а потом и весь остров, но он просто исчез (ЛОЖЬ). Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, что с ним случилось на самом деле (ЛОЖЬ), но, думаю, на него напали акулы (ПРАВДА).

Ее руки спокойно лежали на коленях ладонями вниз, пока она произносила свою речь, солгав десять раз за шестьдесят секунд. Тоже рекорд своего рода.

– Как вы справились с этой потерей, Лиллиан? Вы ведь наверняка были… расстроены.

– Конечно, я плакала целыми днями, пока у меня не заболели глаза и голова. Мне даже подумать было страшно, как мы будем выживать без него.

Произнося эту реплику, Лиллиан внимательно следила за реакцией Женевьевы Рэндалл, и слегка встревожилась, когда журналистка нахмурилась. Но морщинка на ее лбу тут же разгладилась. Значит, опять пронесло.

Каждый раз, когда Лиллиан лгала, ее особенно удивляло то, что ей это нравилось. Она не знала, в чем тут причина – в том ли, что она всегда была хорошей девочкой и теперь как бы отыгрывалась за прошлое, или в том, что с ней в самом деле что-то не так, – но каждая удачная ложь давала ей ощущение собственной неуязвимости; по крайней мере, сначала. Правда, надо признать, что торжество всегда было быстротечным. И чем-то напоминало похмелье – пока пьешь, весело, а наутро, когда голова трещит и во рту сухо, как в пустыне, начинают мучить угрызения совести.

Куда труднее было лгать семье, особенно детям. Лиллиан твердила себе, что они еще слишком малы и ничего не поймут, но все равно, отвечая на их вопросы о Поле или о том, как умерла Маргарет, она чувствовала себя мошенницей. Какое право имеет она объяснять им, что такое хорошо и что такое плохо, когда она сама по многу раз в день пересекает грань между одним и другим?

Ее стратегией стало уклонение. Каждый день их жизни она старалась загрузить делами – в конце концов, чем больше занятий, тем меньше возможностей и причин думать о прошлом. Вот почему то, первое лето дома Лиллиан постаралась сделать особенно разнообразным. Они посещали бассейн и гуляли в парке, шарили по библиотечным полкам в поисках новейших выпусков Капитана Панталоны, а на собственном дворе переиграли во все игры, какие только знали ее мальчики, – от бейсбола до тач-футбола.

Одним из самых запоминающихся моментов того лета стал ремонт в комнате Джоша и Дэниела, которую давно пора было превратить из детской в спальню для больших мальчиков. На это ушел целый уикенд. В пятницу вечером они съездили в «Хоум депо», где подобрали цвета, а потом обклеивали потолок и убирали под специальную ленту плинтусы, то и дело отвлекаясь, чтобы пожевать пиццы.

Всю субботу они красили, красили и красили, так что под конец дня их лица и руки, точно веснушками, были покрыты мелкими брызгами краски цвета глубокой синевы. Но никто, даже младший, Дэниел, от тяжелой работы не устал. Ведь они всё делали под музыку – выбирали любимые песни с «Айпэда» Джоша, – так что покраска больше напоминала вечеринку с танцами, чем ремонт.

Спать они в ту ночь легли в полуподвале, где, устроившись на большой тахте, долго смотрели кино. Лиллиан давно не чувствовала себя такой довольной и счастливой – рай, да и только.

В воскресенье, сбегав с утра в церковь, они вернулись домой, наскоро перекусили такос и сладкой кукурузой и помчались наверх, заканчивать работу. Дел было немного – оставалось только оторвать защитную ленту, прилепить наклейки с логотипами спортивных команд и убрать полиэтиленовые чехлы, которые укрывали мебель и ковер от краски. Когда все было готово, Лиллиан подозвала мальчиков к дверям, и они стояли, обозревая результаты своей совместной работы.

– Смотрится классно, парни! – Лиллиан стиснула обоих за плечи. Плечико Дэниела было мягким и нежным, его кожа и ее пальцы были словно созданы друг для друга. Сын прижался к ней, зарывшись лицом ей в бок, совсем как всего несколько недель назад он прижимался к Джилл. Лиллиан улыбнулась.