А Тудор Савойский продолжал гнать лошадей. На афере по закупкам зерна у колхозов он спалился, получил приличный срок и встретил войну в лагерях. Понял, что умрет там от тоски и голода, совершил побег – в безжалостную колючую зиму, в неизвестность. Выжил чудом. Его нашли вохровцы – уже почти не дышащего, обмороженного. И доставили в лазарет.

Хирург оттяпал ему левую руку и правую ногу по колено. Обмороженное лицо приобрело жутковатые черты. После такого лучше сразу повеситься. Но Тудор выжил. Слишком он любил жизнь, чтобы наложить на себя руки.

Отсидев свое, вышел в 1946 году, через год после Победы, когда страна праздновала отмену продуктовых карточек, а из пепла, как по волшебству, восставали города и заводы.

Быстро сориентировавшись, Тудор прошелся по корешам – специалистам по подделке документов. И вскоре в наркоматах в Москве появился дважды Герой Советского Союза, инвалид войны, горевший в танке под Сталинградом.

Савойский, конечно, был большим артистом и искусным выдумщиком. Ему поверили железные сталинские наркомы, к которым он без труда проникал на прием – кто остановит дважды Героя! Вскоре он получил квартиру в центре Киева. Туда пригласил жену и взрослого сына, к тому времени ставших Савоськиными, и уже раздумывал, как вновь зарегистрировать брак на его новое имя – тогда открывались возможности по расширению жилплощади.

Наркоматы упразднили, появились министерства. Но Савойский с упорством обивал их пороги, выторговывая себе все новые льготы. Это длилось годами, пока один министр не засомневался в его легенде и не попросил ответственных товарищей присмотреться к Герою. Те присмотрелись. Удивились. Потом разозлились. Вследствие чего Тудору впаяли по всей строгости советских законов. Он так и сгинул в лагерях.

Его семье повезло, что бывшая гимназистка Перпедюлина-Савойская всегда чувствовала, когда надо сделать ноги. Иногда это ощущение опасности отказывало ей, и кончалось это отсидками. Но чаще это чувство спасало ее. Поэтому, как только начались нехорошие движения вокруг мужа, Мария Илизаровна снялась с квартиры в Киеве и отправилась в Запорожскую область, в свой покосившийся нищенский домик, приютивший ее перед войной, когда она вышла из тюрьмы. Он стал родным домом ее сыну. Конечно, трудно возвращаться в убожество и бедность после центра Киева с его лимузинами, блеском витрин столичным лоском. Но выхода не было.

Сына она вовремя отослала в институтское общежитие. Унаследовавший от отца броскую внешность киноактера, склонность к артистизму и ощущение безмерной легкости бытия, он тогда учился в Киевском педагогическом институте.

Подсуетились Савоськины вовремя. Поэтому, когда Тудора арестовали, то обстоятельство, что кто-то жил с ним на полученной незаконно жилплощади, следствие не взволновало.

Все-таки гены – великая вещь. После того как в школе Лилиан надул одноклассников с общественными деньгами, он не упускал случая извлечь выгоду с помощью вранья. В детстве чаще врал, чтобы скрыть шалости. С годами в нем крепла уверенность, что главное в жизни – денежные знаки. Мать вбила в него свое трепетное отношение к ним.

Нетрудно было спрогнозировать, что с таким воспитанием и способностями он станет аферистом. Так и произошло. В студенчестве жульничал по мелочам. К пятому курсу, оставшись без родительского присмотра, занялся чистой уголовщиной. Обворожительная внешность и манеры аристократа в изгнании позволили ему быстро сделать карьеру брачного афериста. Попался он случайно. Обиженные женщины в милицию на него никогда не заявляли. Но однажды подруга потерпевшей, мечтавшая раздуть скандал и насладиться публичным унижением приятельницы, под видом заботы о ней обратилась в органы.

Лилиан получил срок. Приняли его в зоне как родного – нашлись люди, помнившие его родителей. Оценили и его способности. Так что вышел он с некоторым авторитетом и связями в криминальном мире. С того времени после каждого удачного дела он отсчитывал долю в общак в Киеве – известному вору в законе Алмазу, оказывавшему ему покровительство. Так что, когда Лилиан на разборке в Шаталовске утверждал, что заносит на благо воровское, душой не кривил.

После отсидки Лилиан вернулся в Шаталовск и понял, что его дом убог, непрезентабелен, что ему в нем тесно. Душа просила полета. А тело мечтало об уюте и комфорте.

Мать, оценив, что сын окончательно встал на магистральный путь их семейки, кивнула:

– Один пропадешь. Учить тебя надо.

И они стали совершать аферы вместе. Постепенно дом обновлялся. Однажды деревянные стены были сломаны, на их месте вознеслась крепкая кирпичная коробка. Пришли водопроводная вода и отопление. Это стал дом-крепость, своеобразный островок благоденствия, выпавший из всего остального мира, отгородившийся высоким забором. Место, где Мария Илизаровна могла ощутить себя в своем прошлом – тихом и защищенном от всех бурь, а Лилиан – тешиться красивыми вещами и комфортом.

На территорию этого дома еще не ступала нога следователя. Его не оскверняли уголовно-процессуальными действиями. И вот теперь ковры топтали казенные сапоги. А на люстру из богемского стекла, буфет красного дерева и цветной телевизор завистливо глазели понятые.

Сердце у Марии Илизаровны болезненно ныло. Сначала ее терроризировали злобные горцы, теперь – следователи. Возраст у нее все же солидный, такие переживания могут угробить.

Да, это было очень неприятно. Это было катастрофически неприятно. Но ее всегда отличала способность быстро переключаться и воспринимать новую реальность как данность, с которой нужно что-то делать. Поэтому она собрала волю в кулак.

Сначала попыталась исполнить старый трюк – представиться деревенской недотепой, которая обслуживает богатый дом:

– Ой, милки, да не знаю, где сын. Он же мне не докладывается.

Но следователь, который ей сразу не понравился, – строгий, педантичный и очень жесткий, насмешливо произнес:

– Вот не надо тут село без МТС строить из себя. Когда вы играли сотрудника Министерства образования, вам это больше шло.

– Не понимаю, о чем вы.

– Не надо голову морочить, – произнес Верзилин и усмехнулся: – Гимназистка.

Марии Илизаровне не оставалось ничего другого, как нацепить маску оскорбленной добродетели и, закутавшись в любимую шаль, молчаливо смотреть, как сотрудники милиции выворачивают ящики, простукивают стены, взламывают паркет.

Маслов на кухне достал с полки жестяную коробочку с надписью «Крупа», взвесил ее в руке и вытряхнул содержимое на разложенную на столе газету.

Прикрытая гречкой, в коробке томилась целая горсть драгоценностей – жемчуга, кольца и серьги с бриллиантами и рубинами.

– Дорогая вещь, – взял кольцо Верзилин, который по долгу службы хорошо разбирался в драгоценностях.

Мария Илизаровна, зябко ежась, стояла, прислонившись к стене в углу кухни, и зло рассматривала все это действо.

– Неосторожно храните, – отметил Маслов. – Воры перво-наперво по таким коробочкам шарят.