Не далее как час назад ему удалось сторговаться со статским советником Запрудой Ионой Илларионовичем. И тот не только принял в счет заскорузлого карточного долга золотой медальон, инкрустированный бриллиантами редкой красоты, но и… Выказав себя человеком неожиданно честным как для старой крысы – вынужден был признать Виктор – дал разницы почти тысячу, что позволило лейб-гвардейцу погасить долги и еще более древние. Все. Большую часть. Почти. Да Федька-то обойдется…

Поэтому в конверте почтовой бумаги был только труд прошлогодней давности – записки, которые в ночь накануне Инкерманского дела ему вздумалось адресовать всем знакомым дамам, которые все равно начинались со слов: «Кому, как не вам, в последний миг…» И должны были ввергнуть в потаенную скорбь буквально все в Севастополе, что шелестело девической дымкой и пахло розовой водой.

Почему ему взбрело в голову избрать в почтальоны старого князя Мелехова, менее всего подходящего на роль амура, к тому же отца безумно влюбленной в него девицы… – этого Соколовский и сам себе объяснить не мог. Но казался себе в этот миг Печориным, зря и жестоко мучающим Бэлу. Поэтому и запомниться решил особо: сжал-разжал кулак, дескать, судьба-с.

– Да, конечно, вы можете положиться, – без слов понял его Дмитрий Тимофеевич, забормотал, хлопая ладонью по карману с конвертом, краснея, как если бы ему уже сейчас пришлось растолковывать многочисленным кредиторам Виктора всю бессмысленность их притязаний. И поспешил сменить тему. – Помилуйте, Виктор, – затолкал он штабного вида коричневатый конверт в карман в подкладке мундира. Затолкал не с первого раза. – А как же ваше начальство? Что оно? Неужто вы не поставили в известность?

Лейб-гвардии поручик угомонил смятение старого полковника одним только, не менее недоуменным, взглядом:

– Как это, не поставили?

Конечно, начальство не могло открыто одобрить этакой затеи, но ведь могло ее и не заметить? Не настолько уж всевидяще его пресловутое око.

Тут всех сложностей было…

Если с нашей стороны всем было ясно, что не только ради виста и светской беседы отправятся два русских обер-офицера в лагерь союзников. Командир IV бастиона так и сказал:

– Конечно, ступайте. Заодно посмотрите, куда копать… – сказал, даже не отрываясь от карт минных и контрминных галерей, как если бы речь шла о том, чтобы копать картошку, а не камуфлеты.

«Но зачем это рандеву понадобилось французу? – надолго задумался начальник II оборонительной дистанции генерал-майор Шварц. – Ужель ради одного эффекта? Похоже на французов – позеры известные. Ради величественной фактуры и под ядра встанут. А тут такая пикантная сцена: враги за бокалом крюшона – а ведь недурственно мы вас вчерась мутузили? Однако, может быть всяко… Не попробовав – не узнаешь».

И потом, рандеву с обеих сторон – инициатива офицеров не самого высокого ранга. Не штабные все-таки намерились чаевничать, на закулисные переговоры не тянет. Так что даже в случае огласки скандал грозил «житейский», строго говоря, дисциплинарного порядка. О государственной измене говорить язык не поворачивался. Дурь молодецкая, да и только. Посадить на гауптвахту, в случае чего, до вытрезвления – тем и обойдется. Еще и спасибо скажут, что обошлось без русского куражу во французском штабе. Поэтому генерал-майор решил:

– Да, в общем-то, приличные люди, хоть и жаб едят. Опять-таки, слово дали, – облизал Константин Маркович по обыкновению верхнюю губу. – Все же наверх доложу постфактум. Бог, как говорится, не выдаст – свинья не съест. Опять-таки, если Бог не выдаст, – добавил он, похоже, что имея в виду нового начальника гарнизона.

Бояться ответственности перед Остен-Сакеном вроде как не приходилось. Тот и сам пуще неприятельских бомб боялся какой-либо ответственности. Так что избавь генерала от необходимости принимать решение – он тебе еще и благодарен будет. В прошедшем времени – какой спрос? Не знал? Так и не провидец. Не уследил? Уследишь тут за тысячами, когда с одним Нахимовым сладу нет.

Все своевольничать горазды.

NOTA BENE

Тайный главнокомандующий

Если матросы и солдаты вслух, а с ними и обер-офицеры, сквозь зубы, но дружно ненавидели светлейшего князя Меншикова, а после мало знали и еще меньше любили Горчакова, то Остен-Сакена ни любить, ни ненавидеть они не могли, поскольку не имели о нем никакого представления.

Укрывшись в Николаевской батарее на Северной стороне, в апартаментах, своды над которыми из страха ежедневно засыпали ядрами, Остен-Сакен на бастионы носа не казал, время проводил в чтениях акафистов и мольбах, надо полагать, «чтоб не стряслось чего». В общем, как говорили современники: «Не давай Сакен в полки рецептов, как делать шипучий квас, и не снабжай всех „верными“ средствами противу холеры – никто и не подозревал бы о его существовании».

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что, в отличие от Меншикова, новый командующий был справедлив во мнении о русском солдате и никогда не отказывал ему в героизме. Даже нередко разражался панегириками в его честь, вышибавшими при дворе слезу у чувствительных фрейлин и кислую гримасу у императора Николая I – ценителя и личного цензора Пушкина. Сколь косноязычными они были, столь же и искренними: «Войска наши исполнены изумительного терпения, усердия и самоотвержения. Это – гладиаторы храбрости, с той разницей, что гладиаторы-идолопоклонники жаждали рукоплесканий весталок и других зрителей, а наши, подвизаясь за веру, царя и Отечество, ожидают Царствия Небесного».

Что за античные авторитеты затесались в дубовую голову генералу, сказать было трудно, но вот нашлись и момент, и применение…

City of Balaclava (Балаклава)

– Хотите портрет? Боюсь, что сейчас у меня нет на это времени.

– Да я, собственно… – начал было офицер Бамбл. – Хотел только узнать…

– Нет-нет, – запротестовал суматошный человечек, мелькавший где-то в сумраке комнаты, как на первый взгляд – захламленной донельзя. – Даже без всякого антуража, на фоне одной только белой стены, фотографирование займет время. Экспозиция, знаете ли, подпорки для вашей фигуры, кронштейн для головы, чтобы вы выдержали выдержки…

Мистер Бамбл еще не успел вполне поместиться в узкий дверной проем, пропустив вперед брюшко в чесучовом жилете. Даже не нашел еще собеседника – как тот выскочил откуда-то сбоку, очутившись перед ним нос к носу. Его нос был примечателен узловатым рисунком прожилок и памятной бородавкой, совершенно развеявшей сомнения Бамбла.

– Но завтра, после полудни, милости прошу. Только не позже трех, пока солнце… Альберт?!

– Роджер, пройдоха! – оскалился офицер Бамбл в радостной улыбке запеченного поросенка.

– Альберт, заноза в заднице! – секретарь Первого Лондонского фотографического общества мистер Фэнтон ответил ему не менее фальшивой, разве что его гримаса больше походила на зевок застигнутой врасплох щуки: «Заливное?!»

Школьные приятели, широко и правдоподобно размахнувшись, все же сошлись на горячем рукопожатии, ссылаясь на узость прохода.