«Вот уж никогда не подумал бы, что ад выглядит так скучно, даже хрестоматийно», – остекленевший зрачок лейтенанта Мак-Уолтера отражал только тусклый огонек масляной лампы в ногах, но видел он куда больше, чем можно вообще увидеть глазами.

Мрачные призраки, разлохмаченные красным заревом лампы – света, которого на самом деле едва хватало, чтобы высветить деревянное изножье кровати, – кружили вокруг его смертного одра. Их зловещий шепот отзывался в голове колокольным гулом, слов не разобрать, да, собственно, и незачем. Перечень своих грехов Рональд и без того знал почти наизусть, хоть список и оказался бесконечным, он разворачивался в памяти свитком без конца и края. Только плыли не строки даже, а одни только заглавные буквы колючим готическим шрифтом, дальше и так было все ясно…

«S» – безусловно, Сатана, с которым он заключил договор, в бешенстве распахнув двери кабинета лорда Рауда. И предмет-то договора был пустячный – за сомнительное удовольствие присутствовать при кончине графа в качестве мужа его дочери, в окружении ненавистно-рыжих, тайно зевающих внуков, а вот на тебе…

«D» – Дитрих, немец, которого он оставил одного в зимовье Клондайка с четвертью мороженой оленьей туши, прихватив остальные три, и все спички, и так и не вернулся за ним, как обещал.

«F» – конечно же, Фифи, валявшаяся у него в ногах, когда он сухо отсчитывал ей пять фунтов на содержание ребенка от Джона, хотя не хуже Фелиции знал, что Джон тут решительно ни при чем.

«G»…

Его довезли только до французского госпиталя в самом устье Делагардиевой балки близ английской железной дороги, откуда и надеялись при случае отправить в Балаклаву. Но пока случая не представлялось – вагоны слишком долго разгружались от бомб и ядер на батарее Ланкастера, и демоны в забрызганных кровью фартуках обсуждали теперь, что делать с шотландцем. И, видимо, ничего умнее не могли придумать, кроме как осмолить его тушку, а там, глядишь, и присолить запеченные раны, чтоб не протух при доставке.

Поэтому Рональд, хоть и запнулся надолго на литере «N», благополучно дошел и до «М» и уже нисколько не удивился, сразу же увидев Мэри.

Она показалась в дверях больничного барака как падший ангел. Причем только что падший. Из-под широких рукавов ротонды еще выглядывало ангельское оперение кружев, но полы серого суконного платья были в рыжих узорах грязи, будто у ног ее разорвалась бомба. Лица Рональд не мог рассмотреть толком, оно расплывалось, будто он видел его через бутылочное стекло. Но живо представлял себе, как сейчас дрожат ее поджатые губы, как нервно, тонкими дрожащими пальцами она заправляет под капор непослушную белую прядь. Беспомощно оглядывается и снова всматривается в него расширенными глазами, серыми, как перламутр речной раковины.

И перед ней, перед его волшебной Мэри, этим феерическим видением, озарившим дощатую утробу палаты – этой клоаки, полной смрада и гноища, проклятий и зубовного скрежета…

Он был, само собой, бесконечно виноват.

Хотя, чем именно, что было преступного в его любви, как он думал до последнего момента – искренней и даже самоотверженной, – Рональд понял, только когда расслышал сквозь медный гул в голове, каким-то внутренним, внезапно обострившимся, слухом – знакомые, хоть и изрядно исковерканные французским произношением, слова доктора.

Слова предназначались демону, сопровождавшему спуск ангела в преисподнюю. Низкорослый, слегка обрюзгший и казавшийся отчего-то знакомым, демон с обширной лобной залысиной морщил на ней жирные складки и внимательно слушал. Наверное, так же, как и Мак-Уолтер, больше угадывая, чем понимая слова доктора:

– I’m so sorry, but… правую ногу пришлось отнять, хоть бедренная вена каким-то чудом и не была разорвана, но хрящи и сухожилия в отбивную, do you understand?

– И с одной ногой живут, – с воистину дьявольской беспечностью отмахнулся гид преисподней, бестактно кивнув лысеющей головкой на свою подопечную – светозарную леди. – Не думаю, чтобы это остановило мисс Рауд.

Доктор выразительно кашлянул в кулак и еще более понизил голос:

– Но, боюсь, ее может остановить другое э… обстоятельство…

Демон посмотрел на эскулапа снизу вверх с интриганским любопытством.

– И что же это за обстоятельство, мосье?

– Видите ли, вместе с ногой, – доктор забормотал что-то, не отнимая кулака ото рта и сутулясь к плечу коротышки: – Так что, как джентльмен, бедняга теперь, excusez-moi, – курьез, одна видимость, – подытожил он спустя минуту со вздохом и с виноватым видом, как бы говоря: «умываю руки», принялся тщательно вытирать их замызганным красно-бурым передником с карманами для хирургических инструментов.

– C’est la vie…

Лучше бы баронет провалился в эту минуту если не в утешительный обморочный мрак, то пусть даже в огненную смолу боли, лишь бы не слышать с такой предательской явственностью слов иностранного доктора. Точно мало ему было того, что он понял и сам. Нужно было еще, чтоб приговор зачитали…

«С этого страшного дня вы, баронет Мак-Уолтер, в расцвете лет, вы станете завидовать всякому изуродованному инвалиду, щиплющему за грудь портовую девку. Герой войны, вы станете предметом брезгливой жалости светских красавиц. Зачем, о, Господи?!»

И без того топор незримого палача уже изрубил его с изуверской неловкостью, не избавив страданий, а только усугубив их, сделав не только адской болью отсеченного мяса, но и сердца, разбитого обухом беспощадной правды, но все еще живого, все еще бьющегося… и обреченного.

Обреченного на долгую мучительную жизнь-смерть.

«Ибо… – с пронзительной ясностью понимал Рональд. – Это будет не жизнь и не смерть, а долгое, возможно, растянутое на годы, – гниение. Гниение заживо…»

«Надо вернуть, – слабой рукой принялся шарить по горячей груди лейтенант. – Нельзя допустить, чтобы и она страдала. Чтобы рвалась между мучительным долгом и радостями жизни». Его бедная Мэри… этот медальон теперь не залог тяжело завоеванного счастья, а жгучее тавро проклятия.

Дрожащие пальцы Рональда скользили по мокрой груди в поисках «векселя», долгового обязательства, за которым теперь ничего не было, что могло бы оплатить тоску и страдания его милой Мэри. Той, чей образ печатью подбивал этот залог на сердолике…

«Вернуть немедленно и, несмотря на слезы и заверения, а они непременно будут – он знает свою верную Мэри, – освободить ото всех обязательств. Да где же он?..»

Баронет не сразу, с трудом, разглядел на дрожащих пальцах обрывок кожаной тесьмы: «Черт, это же было целое состояние!»

За последний час леди Рауд неоднократно побывала и на пороге хрустального замка надежды, и провалилась в бездонный крепостной ров, едва ступив на мост, ведущий в его сияющие чертоги…

Конечно, на руины ложементов, виднеющиеся из траншеи то в облаках дыма, то в разрывах тумана, ее не пустили. Командир третьего батальона, сменивший пропавшего без вести Мак-Уолтера, был непреклонен. Вполне в традиции шотландцев вообще. Как говорит старая английская пословица: «Хоть ты ему волынку засунь, а все будет „Летний вереск“ дудеть…»