Младший Альварадо зыркнул так, что Васко понял – ему ничего не светит, и счел за лучшее для себя свалить. А Хорхе раздраженно швырнул недопитый бокал в город, в зарево огней, и пошел вниз…

Вечеринка была в самом разгаре. Это значит, что многие уже успели нажраться на шару, двое актрис плавали в бассейне в чем мать родила, сопровождая это занятие истошными визгами, а в углу тощий, одетый во все черное знаменитый режиссер трясущимися руками сворачивал в трубочку стодолларовую банкноту, жадно глядя на лежащее перед ним зеркальце. На этом зеркальце дожидались своего часа две дорожки белого порошка…

Но Альварадо не было дела ни до двух голых дур в бассейне, ни до наркомана-режиссера, ни до прочей пьющей, жрущей и орущей братии. Он неспешно, по-хозяйски оглядел зал, и его взгляд остановился на потрясающе красивой брюнетке в нарочито скромном платье. В отличие от всех, она не веселилась, а разговаривала у бара с каким-то парнем, одетым во все черное. Хорхе напряг память, вспоминая, не видел ли он где этого парня до этого. Кажется, лично не знакомы, но слухи о нем ходили. Тоже, кажется, продюсер из начинающих. Вот сука, на что нацелился…

Пройдя сквозь толпу, как ледокол, Альварадо подошел к беседующей парочке, бесцеремонно схватил девушку за руку.

– Пойдем-ка… надо поговорить. А ты сиди, козел, я еще с тобой потолкую…

Расталкивая народ, он потащил свою протеже в туалет и не заметил, что незнакомец в черном, поставив на стойку бокал – он так и не допил его за весь вечер – отправился следом…

– Это что же такое?.. Что ты вытворяешь, сучка?.. – Хорхе Альварадо швырнул девушку, которую тащил, на пол, да так, что она пролетела чуть ли не до противоположной стены. – Что же ты возомнила о себе? Я тебя нашел, я в тебя вкладывал деньги… Ты думаешь, что если ты найдешь кого другого, тебе светит Оскар? Да тебя даже в порно снимать не будут, если я прикажу! В этом городе один хозяин – я!

– Брось, Хорхе… Что ты так завелся? Господи, это обычный парень, я с ним просто поболтала. Ничего такого… – кривясь от боли, девушка пыталась как-то урегулировать скандал.

– С этим козлом я еще разберусь!

– Так разберись! – прозвучало от двери…

Младший Альварадо резко повернулся – и не поверил своим глазам. Этот наглый подонок посмел пойти за ними!

Он внимательно вгляделся в парня. Ростом с него, темные волосы, дорогой костюм, странная золотая заколка на галстуке с каким-то вензелем. Запоминались глаза – спокойные и холодные, цвета кобальта.

– Может, и разберусь… – Хорхе Альварадо зловеще прищурился, подходя ближе, – между прочим, я убил своими руками одиннадцать человек. А ты?

На самом деле, это было ложью. Хорхе Альварадо своими руками убил только одного человека, когда его посвящали в мужчины, так, как это делали в мексиканской мафии. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, его отец привел его на конюшню. Там были боевики, самые приближенные к отцу, командиры отрядов, и там был стоящий на коленях человек. Отец сказал, что этот человек предал его, а потом дал Хорхе нож и приказал перерезать стоящему на коленях человеку горло. Хорхе не осмелился ослушаться приказа отца, но при этом весь забрызгался кровью, и еще его вырвало – прямо там, под дружный гогот боевиков. Видя это, отец только покачал головой. После этого Хорхе Альварадо больше своими руками не убивал.

— Не знаю… – покачал головой незнакомец, он говорил по-прежнему ровно и спокойно, – думаю, человек двадцать. Может, и тридцать.

Несмотря на всю свою выдержку, Альварадо сделал шаг назад. Он почувствовал, что неизвестный не шутит.

– И знаешь, что, – продолжал незнакомец, – у каждого из тех, кого я убил, было оружие. Автоматы, пулеметы, гранатометы – и все они стреляли в меня, потому что хотели меня убить. А ты, если кого-то и убил, то убивал из засады бедолаг, которые не могли тебе ответить. Не правда ли, чичо…

Этого Хорхе Альварадо перенести не мог. Опыт кричал ему: «Не связывайся!» – но он ударил. Ударил размашистым боксерским хуком, целя незнакомцу в лицо, но тот плавным движением ушел в сторону, сделал короткое движение – и звезды вспыхнули перед глазами у младшего Альварадо…

Монике Джелли исполнилось всего двадцать четыре года, но кинокритиками она считалась самой вероятной претенденткой на Оскар в следующем году. Она была на восьмую часть француженкой – ее прадед и прабабушка были вынуждены бежать в Штаты после мировой войны, а в остальном чистой американкой, в чьем роду можно было найти людей, ведущих отсчет пребывания на этой земле еще от первых переселенцев, прибывших на «Мейфлауэре». Если же судить по внешности, то французская кровь явно брала верх, тем более что прадед Моники был французским аристократом, и она имела право на аристократическую приставку «де» к своей фамилии. Правда, в Голливуде козырять этим было бы глупо – вот если бы у нее в родословной был знаменитый маньяк – это бы здесь точно оценили по достоинству.

В модельный бизнес она пришла в пятнадцать лет, выделяясь уже тогда гордым и независимым нравом. Этот бизнес поначалу ей не нравился – просто надо было чем-то платить за учебу, а мечтала она стать, как ни странно, хирургом. Потом – втянулась, и хирургия отошла на задний план. Тем не менее – четыре курса престижного медицинского университета Хопкинса за плечами у нее было.

А в двадцать два года ее приметили продюсеры, предложив ей небольшую роль в молодежном сериале. Сериал прошел по телевизионным экранам с блеском – дорога в столицу мечты, в Голливуд, была открыта.

С Альварадо она связалась, потому что в этом городе и вправду без него ничего не происходило. Верней, связалась не она сама, а ушлый и наглый еврей, ее агент, которого она имела глупость нанять. И подписала контракт – на совершенно невыгодных для себя условиях, на целых пять лет – можно сказать, попала в кабалу. Когда это поняла – попыталась освободиться, но было уже поздно. Ее просто предупредили, что бывает с теми, кто не выполняет договорных обязательств – темнокожий подросток с ножом в поисках десяти баксов на дозу – и конец. Моника была умной девочкой и все хорошо поняла.

На незнакомца она обратила внимание сразу – запомнила его еще с предыдущей вечеринки. Ходили слухи, что у него много денег, по виду это действительно было так, но для Голливуда он был чрезмерно скромен. Он не нажирался дармовым шампанским, не нюхал наркотики, никого не лапал, не распускал сплетни, не показывал своей крутости. Он просто сидел, общался с людьми и иногда смотрел на нее. И тогда Моника решила, если гора не идет к Магомету… Что-то было в этом незнакомце – она пока не могла понять – что.

Говорил он тоже странно. В Голливуде давно был свой язык – дико исковерканный AmEnglish с вкраплениями из испанского, с ниггерским и тюремным сленгом, плюс еще режиссерский жаргон. Нормальный человек мог это понять, только хорошо вдумавшись в смысл сказанного. А незнакомец говорил на академически правильном английском с акцентом, который она определила как немецкий. Представился он как Ник – тоже странно для Голливуда, где считали, что чем необычнее имя – тем круче.