Мэддокс снова взглянул на нее и медленно въехал на территорию лечебницы, затормозив у широкого крыльца. Энджи вдруг охватили сомнения. Она яростно потерла колено. Она очень любила мать, но немного боялась увидеть, во что превратилась Мириам, и опасалась, что у нее самой тоже появились симптомы этого заболевания. Может статься, и на ее горизонте не в столь отдаленном будущем замаячит это бетонное здание за высокой каменной стеной с железными воротами и санитары в белых халатах.

– А кто у тебя здесь? – спросил Мэддокс, так пристально глядя на Энджи, что она почувствовала себя голой.

– Это личное, – отрезала она и взялась за ручку двери. – Буду через полчаса.

– Не торопись, если нужно.

– Успею. – Хлопнув дверью, Энджи, не оглядываясь, взбежала по лестнице к двойным дверям.

Медсестра провела ее в просторное помещение, где столы и стулья были составлены группами. Одни пациенты ерзали на месте и что-то бормотали, другие сидели неподвижно, совершенно уйдя в себя. У стены стоял санитар, наблюдая за подопечными. Возле одного из окон неярко мигала огоньками рождественская елка.

– Вон миссис Паллорино, в эркере, – сказала медсестра, указав на сгорбленную фигуру, сидевшую без движения в плетеном кресле-качалке и рассматривавшую в темном стекле собственное отражение. Обмерев, Энджи повернулась к медсестре:

– Почему моя мать здесь, а не в отдельной палате? У нее же там привычные вещи!

– К сожалению, когда она в первый раз осталась одна, с ней случился припадок. Это бывает – незнакомая обстановка, новая комната, недоумение, где она и кто вокруг. Пока она побудет под наблюдением. – Медсестра помолчала. – Ваша мама на сильных седативных препаратах, мисс Паллорино. Сознание у нее сейчас не очень ясное, но знакомое лицо должна узнать. Однако, если она вдруг начнет проявлять беспокойство, пожалуйста, тихо отойдите и подзовите санитара.

– А кто решает, какие препараты и сколько колоть?

– Лечащий врач после консультации с ближайшими родственниками. Муж миссис Паллорино уехал совсем недавно.

Глубокое волнение, к которому примешивалось болезненное чувство вины, ударило Энджи под ложечку с такой тупой силой, что у нее перехватило дыхание. Некоторое время она пыталась отдышаться.

– Спасибо, – сказала она и медленно пошла к окну. Пробитые сединой волосы Мириам стали пастельно-оранжевыми, а не густого пшеничного цвета, как раньше. Белый махровый халат висел на костлявых плечах. Лицо без привычного макияжа казалось сухим и морщинистым. За двое суток мать словно постарела на несколько десятилетий.

– Мама?

Мириам начала раскачиваться в кресле все быстрее и быстрее.

Энджи подтянула поближе табурет и присела.

– Ма-ам, как дела? – улыбнулась она.

Перестав качаться, мать вгляделась в Энджи, словно не узнавая. Взгляд у нее блуждал, действительность мешалась с фантазиями.

– Ты кто? – спросила мать слегка заплетающимся языком. – Мы знакомы?

– Я Энджи.

– Энджи? – Мать недоуменно нахмурилась. Затем медленная, печальная улыбка сморщила щеки: – У меня когда-то была маленькая дочка по имени Энджи. Прелестная малышка, чудесный ребенок. А потом ее… не стало. – Застонав, она снова принялась раскачиваться. Лицо исказилось, пальцы вцепились в подлокотники. Стон становился громче, а качания все сильнее.

Энджи подалась вперед и накрыла руку Мириам своей ладонью, замедлив движения кресла.

– Мам, все в порядке, я здесь.

– Ее вернули ангелы. Ей еще не пришел срок, вот они ее и вернули.

– Кого? Ты о ком говоришь, мам?

– Об Энджи.

Стылый ужас холодной струйкой просачивался внутрь.

– Какой срок-то не пришел? – спросила Энджи.

– Ну предел жизни. Ангелы ошиблись – ей еще рано было уходить к Господу, вот ее и вернули… – Мириам перестала раскачиваться. – В Италии, в сочельник. Я тогда пела в большом соборе… Такой красивый собор… Вот что значит предопределение… – Прикрыв глаза, мать тихо запела молитву, странно знакомую, хотя Энджи не понимала откуда. От страха у нее зашевелились волосы.

– О каком соборе идет речь?

– Шел снег, – тихо продолжала Мириам. – Ее нашли в ангельской колыбели, как божественного младенца в яслях…

– Мам, погляди на меня, пожалуйста.

Мать открыла глаза, и в них мелькнуло недоумение:

– Кто ты? Я… я тебя знаю…

Энджи нежно улыбнулась, однако сердце учащенно билось, и кожа стала липкой от пота.

– Я тебя тоже знаю, – сказала она, сжав мамины руки. – Напомни, кто ты? – спросила она для проверки.

Мать немного посидела, задумавшись.

– Я – мама Энджи. У меня прелестная малютка.

Энджи была тронута до глубины души.

– Все верно.

– А ты ее знаешь?

– Знаю.

Мириам успокоилась и словно ушла в себя. Лицо стало безмятежным. Закрыв глаза, она снова запела мягким меццо-сопрано:

– Ave, Maria, gratia plena…

Энджи сглотнула, не понимая, почему от ужаса сжимается сердце.

Мать снова начала медленно раскачиваться.

– Dominus tecum…

– Мам!

– Benedicta tu in mulieribus…

– Мама!

– Et benedictus fructus ventris…

Энджи охватила паника. Нужно бежать отсюда. В ушах снова зазвучал женский голос. Женщина кричала на каком-то чужом языке, однако Энджи ее почему-то понимала:

– Утекай, утекай! Вскакуй до шродка, шибко! Шеди тихо!

– Я… я еще вернусь, – сказала Энджи, ища глазами выход. – Я приеду, как только смогу. В следующий раз тебе уже будет лучше. – Нагнувшись, она быстро поцеловала мать в щеку и чуть не бегом кинулась к двери. Что за черт? Мэддокс ждал ее на парковке «Маунт Сент-Агнес» с работающим мотором.

Рванув пассажирскую дверь, Энджи плюхнулась на сиденье.

– Спасибо, что дождался, – буркнула она.

– Господи, ты меня напугала! – засмеялся он. – Я и не увидел, как ты подошла. Думал, ты вон оттуда появишься.

Энджи пристегнулась, не глядя на него.

– Все нормально?

Энджи вытерла рот.

– Да, все отлично. – Она повернулась, скроив деловую мину: – Собаку отвез?

Мэддокс пристально смотрел на нее. Энджи почти с вызовом выдержала оценивающий взгляд. Что-то невысказанное нарастало между ними. Наконец Мэддокс ответил:

– Отвез.

И тронул машину с места.

По дороге в отделение он сказал:

– Мне только что звонил Базьяк. Лео и Хольгерсен нашли квартиру Хокинг – там все чисто.