– Вы учите моих детей английскому, – продолжал он.

– Да.

– Мне кажется, они не очень продвинулись в учебе.

– Наоборот, я бы сказала, что они добились прекрасных успехов. Когда я приехала, они знали всего одно-два слова, их обучению языку не уделялось никакого внимания.

Мне нечего было терять, и я осмелела. Он намеревался избавиться от меня, и поскольку я сочла его обращение агрессивным, я придала своему голосу твердость, которую он мог принять за высокомерие. Он уселся за столик, на котором стояла оловянная посуда.

– Садитесь, – разрешил он.

Его повелительная манера разговаривать была мне совсем не по душе, но, продолжая стоять, я ставила себя в невыгодное положение, и я села.

– Таковы находите детей невежественными?

– В отношении английского языка несомненно.

– И они достигли с момента вашего приезда таких успехов, что, когда я попросил их высказаться по-английски о вчерашнем происшествии, они совершенно лишились дара речи.

– Возможно, сейчас это превосходит их возможности.

– А вам это оказалось вполне под силу.

– Думаю, свою точку зрения я высказала.

– Вы не оставили никаких сомнений, что считаете нас страной варваров. – Он остановился в ожидании ответной реплики, но я молчала. – Так или не так?

– Я считаю этот спектакль отвратительным.

– Неужели?

– Что ж здесь удивительного?

– Ах, эта британская впечатлительность! Реакция вашей королевы была примерно такой же. Я присутствовал на подобном развлечении. Она сказала: «Бойня!»

– Что ж. Я оказалась в благородной компании.

– Мне кажется, вы не придаете этому большого значения. Вчера вы тоже находились в благородной компании, но вели себя удивительно невежливо. Только то, что вы иностранка и могли не знать наших обычаев, могло бы спасти вас от сурового наказания.

– Я понимаю, что нарушила правила этикета, и приношу за это свои извинения.

– Очень любезно с вашей стороны.

– Если бы я знала, какое зрелище мне предстоит, я никогда не приняла бы в нем участия.

– Вам приказали бы сделать это!

– Тем не менее я бы отказалась.

– Те, кто находятся на нашей службе, выполняют наши приказания.

– Видимо, я не из тех, и поэтому, считая подобные приказания неприемлемыми, мне следует отказаться от должности.

– Что вы и делаете?

– Если вы этого хотите, у меня нет выбора.

– Выбор существует. Если вы попросите извинения. Скажем, вы иностранка, незнакомая с местным этикетом. Извинения следует принести принцессе, графине и другим членам двора. Учитывая ваше незнание местных обычаев, вас простят при условии, конечно, что вы не будете впредь их нарушать.

– Я не смогу дать подобного обещания. Если меня попросят снова принять участие в подобном отвратительном спектакле, я откажусь.

– От своего имени, возможно. Но с вами были мои сыновья. Вы думаете, я могу позволить забивать их головы мыслями, мешающими им стать настоящими мужчинами?

Я представила, как он заставляет Фрица наблюдать подобные сцены, пытаясь сделать из него «настоящего мужчину». Неудивительно, что бедный матьчик нервничает, ходит во сне. Я была готова бороться за Фрица больше, чем за себя.

– Фриц – очень чувствительный мальчик, – сказала я серьезно.

– Отчего? Потому что его воспитывали женщины?

– Оттого, что у него легковозбудимый характер.

– Дорогая мисс Трант! Мне некогда возиться с легковозбудимыми натурами. Я хочу сделать из мальчишки мужчину.

– Разве по-мужски находить удовольствие в убийстве прекрасных животных?

– Ну и мысли у вас. Я думаю, вы наверняка преуспевали в академии для избранных молодых леди!

– Возможно. И вы сообщаете мне, что я уволена. В таком случае мне надо собрать свои вещи, чтобы долго здесь не задерживаться.

Он встал, подошел ко мне и уселся на столик, совсем; рядом со мной.

– Вы очень торопитесь, мисс Трант. Не думаю, что из запальчивых людей получаются хорошие педагоги.

– Прекрасно, я ухожу!

– Но лично у меня нет возражений против таких качеств.

– Рада, что не во всем раздражаю вас.

– Раздражаете меня не вы, мисс Трант, а ваш вчерашний поступок.

Его близость, исходившая от него мужественность пугали меня. Он был очень похож на Максимилиана. В ту ночь в охотничьем домике Фредерик не остался бы по сторону закрытой двери. Вот это я чувствовала ИНСТИНКТИВНО.

– Мне кажется, я обидела вас, – сказала я поспешно. – Закончим на этом нашу беседу, я пойду.

– У вас в обычае уходить без предупреждения. Moй обычай – разрешать своим служащим приходить или уходить.

– Я предполагаю, что я больше не работаю на вас и на меня это не распространяется.

Я отвернулась. Он был рядом, и я ощущала теплое дыхание на своей шее.

Крепко взяв меня за руку, он сказал:

– Вы остаетесь. – Улыбнувшись и полуприкрыв глаза, он скользнул по мне взглядом. – Я решил дать вам еще одну возможность, – продолжил он.

Я смело взглянула ему в лицо.

– Предупреждаю вас, в аналогичных обстоятельствах я поступлю точно так же.

– Посмотрим.

Я сняла его руку со своей и поспешно опустила ее. Его удивлению не было предела.

– Когда вам заблагорассудится, пожалуйста, вы можете уволить меня.

С этими словами я вышла из Рыцарского зала, пересекла крепостной двор и вошла в крепость. Меня всю трясло, но настроение было приподнятое, словно я одержала победу. В какой-то степени так оно и было, по крайней мере, меня оставили работать в Клоксбурге.

Я сидела у окна, и ветерок обдувал мои горящие щеки. Встреча потрясла меня; вызывающий взгляд графа не оставил у меня сомнений, кого он выбрал в качестве очередной жертвы. Я была достаточно опытна, чтобы распознать его намерения. К моему страху примешивалось удивление – я уже перестал а думать о себе как о привлекательной женщине. Другое дело в юности, тогда помимо внешности и копны темных волос ко мне привлекали внимание, живость характера и жизнерадостность. Однако после замужества, мнимого или реального, и рождения ребенка (в этом-то я была уверена), и его утраты я изменилась. И мисс Гревилль, и тетя Матильда часто говорили, что я сильно изменилась после возвращения из-за границы. Мою веселость поглотила туча сомнений. Я любила и потеряла мужа и ребенка, и мало кто остается прежним после таких переживаний.

Энтони, правда, просил моей руки. Я вдруг осознала, что почти забыла о нем. Он писал дважды, письма его были полны подробностей о делах прихода, его работе. Они должны были интересовать меня, но я обнаружила, что не могу с вниманием прочесть эти письма до конца.