Решив проблему, стоявшую перед мисс Хэвишем, Дафна продолжила ролевую игру “понарошку”: попросила детей притвориться, что кубик – это зандо. Дети охотно и с радостью помещали кубик на коробку, а затем изображали, будто коробка играет музыку. Они даже подпевали – кто со словами, кто без слов, просто повторяя мелодию.

Затем Дафна попросила детей притвориться, что кубик – вовсе не зандо. Теперь, если положить его на машину, получится только тишина (конечно, тоже “невсамделишная”, игровая). Дети разыграли и это. (Данный эпизод игры был, если вдуматься, несколько головоломным: детям нужно было притвориться, будто машинка, которая в самом деле не играла музыку, не играет музыку, – подобно тому как Орландо притворился, будто Розалинда – которая на самом деле и была Розалиндой – это Розалинда.)

Большинство детей не только подыграли и в этом, но они спонтанно усложнили ложное, “ролевое” допущение. Как и Оджи в саду, они с восторгом были готовы пойти дальше, чем взрослые. Они изобразили, что машинка играет разные песенки, и подарили обезьянке старательно “упакованные” воображаемые подарки. Кроме того, они спонтанно экспериментировали, пробуя прикладывать к коробке разные воображаемые фигурки и рассказывая о воображаемых результатах.

Однако и здесь примерно треть детей снова показала себя суровыми буквалистами. Они просто сказали экспериментатору правду: никакая музыка вовсе не играет!

Интересно, что это оказались те же самые дети, которые и на серьезный контрфактуальный вопрос отвечали буквально. Иными словами, умение изобразить нечто воображаемое прочно ассоциировалось со способностью вообразить альтернативные возможности.

Но, быть может, дети, умевшие воображать, были просто умнее остальных? Или лучше, чем остальные, противились импульсу ответить на вопрос буквально? В ходе второго эксперимента мы также протестировали общие когнитивные способности и исполнительные функции у каждого ребенка по отдельности. Между этими способностями и умением воображать несуществующее (мыслить контрфактуально) никакой корреляции обнаружено не было. Умение воображать и способность размышлять об альтернативах были связаны очень специфическим образом. А в экспериментах, которые мы провели с тех пор, было установлено еще и следующее: детям, которых поощряют воображать и играть “понарошку”, впоследствии легче даются подобные контрфактуальные умозаключения. Нам в точности неизвестно, почему некоторые дети играют “понарошку” более активно, чем остальные, но в настоящее время мы исследуем, не зависит ли это от того, как часто они видят, как в ролевые игры играют другие люди.

Если игра “понарошку” помогает оттачивать именно те виды контрфактуального мышления, которые особенно важны с точки зрения обучения, то следовало бы ожидать, что дети, которые больше играют в ролевые игры, и учиться будут больше. И в самом деле, есть некоторые свидетельства, что это так и есть. Тут надо оговориться, что среди них очень мало доказательств того, что игры “понарошку” улучшают навыки формального обучения, которые культивируются в школах, – но этот тип академического обучения далеко не самый важный и не самый сложный для маленьких детей (как и для всех нас).

Несомненно, самая важная и интересная проблема для маленьких детей – разобраться, что происходит в сознании окружающих. Способность построить то, что называется моделью внутреннего мира (theory of mind) другого человека, дает возможность понять желания, ощущения, эмоции и взгляды других людей. Весьма вероятно, что это самая важная разновидность научения из всех, которые мы применяем.

Мы можем понять, насколько важна эта способность, посмотрев на людей с аутизмом. Расстройства аутического спектра (РАС) – это, конечно, весьма сложный синдром, но, похоже, одна из главных связанных с ним проблем заключается в том, что детям с аутизмом очень трудно понимать, что происходит в сознании другого человека[194]. Такое непонимание приводит к болезненным социальным затруднениям, характерным для этого расстройства.

Даже очень маленькие дети понимают некоторые важные вещи о том, как работает чужое – и их собственное – сознание. И даже в двадцать (тридцать, сорок, пятьдесят) лет человек продолжает учиться. Но период от полутора лет до пяти – это главнейший водораздел в овладении способностью строить психические модели[195]. Именно в этом возрасте дети узнают базовые факты о том, как работают наши желания, эмоции и убеждения. Они узнают, что разные люди могут хотеть разного и верить в разное. И узнают, что эти различия побуждают людей вести себя очень и очень по-разному – и зачастую весьма странно.

Играя “понарошку”, дети наделяют воображаемыми чертами реальный, физический мир, но большая часть их спонтанных фантазий касается поступков других людей (или антропоморфных существ – таких как садовые тигры, чудовища и феи). Когда мы с Оджи на цыпочках крадемся через залитый луной сад, мы пытаемся предсказать действия этих непредсказуемых созданий – Титании, Ариэля или Динь-Динь.

Особенно живой пример игры “понарошку” – воображаемые спутники. Эти воображаемые друзья одновременно и очаровательны, и немножко пугают, и люди часто думают, что если ребенок придумывает себе такого друга, то это признак гениальности, или психической ненормальности, или и того и другого. Но на самом деле это очень распространенное явление: психолог Марджори Тейлор обнаружила, что воображаемые спутники есть примерно у 66 % дошкольников; обычно это дружелюбные создания, но иногда довольно угрожающие, а в целом немного странные – например, динозавр с большим пятнистым хвостом или девочка с косичками до земли, живущая в Антарктиде[196].

Дети, у которых были воображаемые друзья, оказались ничуть не более умными и не более безумными, чем другие[197]. Однако Тейлор обнаружила отчетливую и надежную связь между придумыванием воображаемых друзей и способностью понимать, что происходит во внутреннем мире других людей. Она предложила детям ряд задач, для решения которых необходимо было понимать, как устроено сознание других людей. Например, одна из самых известных таких дилемм называется задачей на понимание ложных представлений (false belief task). Детям показывают упаковку лейкопластырей, внутри которой, однако, оказываются вовсе не пластыри, а канцелярские скрепки. Затем ребенка спрашивают: “А что ты думал сначала – что должно было быть в коробочке?” и “А что другие люди подумали бы про содержимое коробочки?” Совсем маленькие дети отвечают, что они с самого начала думали, что в коробочке скрепки, и что так же подумают и другие люди. Однако к пяти годам большинство детей уже понимают, что такое ложные представления (и их собственные, и других людей). При этом детям с аутизмом особенно сложно решать такого рода задачи.