“Теоретики центра” больше играли с устройством, когда точка равновесия находилась не под центром рычага, – иными словами, когда факты противоречили их теории. Когда опора находилась под центром рычага и он при этом был уравновешен (как и ожидали дети), они не проявляли к устройству особого интереса и больше возились с новой игрушкой. Дети, которые придерживались “теории массы”, вели себя совершенно противоположным образом: они больше играли с качелями именно тогда, когда те, по-видимому, находились в равновесии, хотя грузы на обоих плечах были очевидно неравными. И в обеих группах дети чаще обнаруживали магнит – и обман, – если играли с устройством, чем если не играли.

Итак, дети играли таким способом, который помогал им понять, как работает это приспособление. Но, в свою очередь, избранный ими способ игры зависел от того, что они уже думали о принципе работы балансира. Великий философ науки Карл Поппер указывал, что хорошего ученого должны больше интересовать доказательства, которые противоречат его теории, чем доказательства, ее подтверждающие. Эти маленькие дети следовали совету Поппера. Когда они видели факты, противоречившие их теории, это вдохновляло их на эксперименты – только экспериментировали они, играя.

Совсем свежие исследования показали, что принцип этот верен даже для младенцев. Эйми Шталь и Лиза Фейгенсон систематически показали, что одиннадцатимесячные младенцы, как и ученые, уделяют особенное внимание случаям, когда их ожидания не оправдываются, в результате чего научаются особенно успешно – и даже проводят эксперименты, чтобы разобраться в случившемся[186].

В данном случае исследовательницы отталкивались от одного классического исследования, которое продемонстрировало, что маленькие дети дольше концентрируют взгляд на том, что кажется им неожиданным. Младенцам показывали либо невероятные события (например, мячик, пролетающий через толстую кирпичную стену), или привычные события (мячик просто движется сквозь пустое пространство). Затем младенцы слышали, как мячик издает писк. Младенцы с большей вероятностью запоминали, что мячик пищит, если он вел себя необычно, чем когда он вел себя предсказуемо.

Во втором эксперименте младенцам тоже показывали мячи: один таинственно растворялся в воздухе, другой выглядел вполне обычно. Или же один скатывался по дощечке и падал, а другой – скатывался с конца дощечки и повисал в воздухе. Младенцы с большим вниманием изучали те предметы, которые вели себя неожиданно. И изучали их по-разному: хлопали рукой по мячику, который таинственно исчезал в стене, но пытались бросить мяч, зависавший в воздухе. Они словно хотели проверить, в самом ли деле мяч вещественный, материальный – или он просто отрицает силу тяжести.

По сути дела, эти эксперименты показывают, что дети зачастую могут оказаться еще лучшими исследователями, чем взрослые. Нам, взрослым, нередко свойственна предвзятость подтверждения (confirmation bias): мы обращаем внимание на явления, которые укладываются в то, что нам уже известно, и игнорируем то, что противоречит нашим убеждениям. Хорошо известно, что Дарвин составлял особый список всех фактов, противоречивших его теории, поскольку знал, как иначе будет велик соблазн проигнорировать их – или просто забыть.

У детей, напротив, постоянная жажда неожиданного. Словно идеальные ученые Карла Поппера, они всегда в поиске фактов, которые опровергнут их теории. И они играют и исследуют, чтобы обнаружить эти факты.

Крысята, лисята и человеческие дети в шутку дерутся; маленькие вороны и дельфины играют с предметами. Но наши, человеческие дети, кроме того, играют и более необычным способом – на самом деле весьма возможно, что этот способ уникален и свойствен только человеческим существам. Они воображают.

Дети начинают выдумывать уже в годовалом возрасте, и своего пика это увлечение достигает в три-четыре года. С тех пор как Оджи начал наведываться ко мне в сад, это место превратилось в обиталище тигра, который живет в ветвях авокадо; более дружелюбное существо, похожее на героя “Корпорации монстров”, живет среди кактусов, а на садовых светильниках на солнечных батареях поселились три феечки, танцующие под музыку китайских колокольчиков. Если выйти ночью в сад, можно их всех увидеть – только надо крепко держаться за бабушкину руку.

Содержание ролевых игр варьируется от культуры к культуре, и диапазон его простирается от самых безудержных фантазий до более практичных игр в “дочки-матери”, домашнее хозяйство или охоту[187]. В некоторых сообществах, в том числе и в США, родители активно отучают детей играть в ролевые игры. Но дети во всех культурах все равно играют в них, по крайней мере иногда[188]. Похоже, что они всегда играли в эту разновидность игры[189]. Археологи обнаружили в жилищах бронзового века, которым четыре тысячи лет, кукол и игрушечные кухонные принадлежности.

Но зачем играть в ролевые игры? Возможные преимущества игровой потасовки или игры-исследования очевидны: детеныши получают возможность попрактиковать навыки, которые им потребуются во взрослой жизни, или узнать нечто новое об устройстве вещей – веточек или мигающих огоньками бликет-детекторов. Но для чего практиковаться в придумывании вещей, которых не только нет, но и быть не может?

В прошлом такие психологи, как Пиаже, считали, что дети играют в ролевые игры, потому что не умеют различать фантазию и реальность. Но, как мы уже убедились, даже очень маленькие дети прекрасно умеют отличать одно от другого. На каком-то уровне они знают, что даже самые любимые воображаемые друзья и самые страшные воображаемые враги нереальны.

Итак, если дети играют в ролевые игры не потому, что путают реальность и фантазию, то почему?[190] Этот вид игры тесно связан с другой сугубо человеческой способностью – гипотетическим, или контрфактуальным, мышлением, то есть способностью рассматривать возможные альтернативные варианты мироустройства. А эта способность, в свою очередь, имеет ключевое значение для способности человека к обучению.

Байесианство – один из самых влиятельных новых подходов в теории научения[191]. Название эта концепция получила в честь преподобного Томаса Байеса – теолога XVIII века и основоположника теории вероятностей. Последователи Байеса считают, что научение во многом похоже на прогресс в науке: мы рассматриваем спектр различных гипотез, различных возможных картин мироустройства. Некоторые гипотезы могут казаться более правдоподобными, чем другие, но ни в одной из них мы не уверены до конца. Когда мы говорим, что верим в истинность какой-то гипотезы, на самом деле мы подразумеваем, что на данный момент она кажется нам наиболее правдоподобной.