– Нет, выпрыгнуть с парашютом пришлось в сильный ветер, весь экипаж туда положили на неделю. Четверых увезли в Москву, с переломами, еще одну женщину, со сломанной ногой, отправили в тыл в Алма-Ату.

– Господи! Никогда бы не решилась прыгнуть на парашюте. Пыталась однажды, еще до войны, в парке, не смогла.

– На парашюте не прыгают, только когда его укладывают. Прыгают с ним.

Баня находилась в глубине сада, у сараев. Меня туда провели, показали, где и что, освещалась она керосиновой лампой, которую надо было перевесить, чтобы в мыльне было светло. Из-за этого Елена и прошла вместе со мной, но на легкую попытку чуточку к ней поприставать она не отреагировала, вывернулась и сказала:

– Мойтесь, Сергей Иванович! Легкого пара! – и ушла.

«Так не интересно!» – подумал я, но решил не обижаться, действительно, зачем торопить события и добиваться всего и сразу. Квартиръерная служба за это время мне пыталась подсунуть три «квартиры», но только глянув на них, я отказывался. Одну – так даже смотреть не поехал, далеко.

Но когда я зашел в дом, там было теплее, чем до того, Елена была на кухне, куда закрыла дверь.

– С легким паром! Я сейчас, проходите вперед и направо, я там квас поставила.

Это была спальня, которая до этого даже не отапливалась, в ней никто не жил. Елена что-то вынесла на улицу, затем вернулась и вошла сюда.

– А почему здесь, а не там? – я показал рукой наверх, где была определена комната мне.

– Там ужасно скрипучая кровать.

– Я вроде проверял, не скрипит.

– Там жили бабушка и дедушка. Когда бабушка спала одна, то кровать не скрипела, а когда был жив дед, то любое их движение сопровождалось таким скрипом, что в конце улицы было слышно. – Она прижала губы сжатой ладошкой правой руки, чтобы не рассмеяться вслух, и хихикнула. – Поэтому я решила, что нам здесь будет удобнее.

– А мы не слишком торопим события?

– Нет, уходя отсюда, вы должны будете знать, что вас здесь ждут, иначе вы не придете. Я это чувствую. Терять мне абсолютно нечего, кроме цепей. Все что могла, я уже потеряла. Я давно люблю и восхищаюсь вами. И упускать свой случай я не хочу.

Утром в штабе оформили все бумаги, мне еще за завтраком передали ключи от дома. Я озадачил начальника службы «Р» дивизии заняться телефонизацией дома, и заодно провести электричество в баню. Темновато там с одной керосинкой. С Еленой вместе туда ушли ремонтники и связисты. Работа у нее начиналась с 12 часов, и до 24.00. Раз в неделю – до двух ночи, но позже начинался рабочий день. Как и все в то время, она «перерабатывала». У всех был 12-часовой рабочий день. Но и мне вырваться из штаба раньше часа – двух ночи было сложно. А уж говорить о том, что «перерабатываю» было просто неприлично. Это – глубокий тыл, и, если у тебя есть возможность пойти «домой», где можно лечь в чистую постель, да еще и не одному… то жаловаться просто грех. С «Веней и его кодлой», которые сделали вид, что они «ни понили», разобрался Особый отдел комендатуры города. Быстро и со стрельбой у стенки. Времена были суровыми, а город – прифронтовой. Церемониться никто не стал, тем более что там оказались не только уголовники, но и реальные «засланные казачки» от финнов и немцев. Часть «девиц» тоже занималась тем, что выуживали у любителей «клубнички» данные по приходу-уходу судов и кораблей в и из порта. Нашлась радиостанция, которую давно искали, и другие «интересные» вещественные доказательства. Противник не церемонился и использовал все способы получения информации. И находились люди, которые поставляли ее, кто по глупости, кто для «борьбы с Советами».

Так или иначе, но «личная жизнь» постепенно начала налаживаться, правда, сдобренная большой подготовительной работой к будущим «дневным» боям. С появлением первых буйковых станций, достаточно дешёвых и снабженных самоуничтожителем, мы смогли в течение февраля раскрыть шесть позиций немцев в Баренцевом и Норвежском морях. Наступление Северного фронта шло достаточно медленно, сказывались зимние условия и полярная ночь, но войска не останавливались и вышли к Лаксельву. Здесь территория Норвегии резко расширялась, и стала очевидна нехватка войск в двух армиях фронта. Финны из войны пока не вышли и оказывали большое сопротивление, гораздо большее, чем разбитые войска Гитлера. Если не считать действий немецкой авиации. Но приближалась весна, день уже немного увеличился. Гитлер и Маннергейм обещают задать нам трепку, хотя ситуация складывается совсем не в их пользу. Дивизия заканчивает переоборудование и перевооружение. Основные испытания закончились к 12 марта 1943 года, и меня вызвали в Москву для отчета. Как я уже писал, отчетность здесь поставлена на очень высоком уровне, и контроль за исполнением жесткий.

Кузнецов, Галлер, Иван Иванович Грен плюс нарком судостроительной промышленности Носенко со своими «нукерами»: Резчиком и Алферовым, находились в кабинете Кузнецова, когда его адъютант разрешил мне войти в «святая святых». Доложился. Но нарком уже ознакомился с моим докладом, он его затребовал еще неделю назад. Рукой показал мне на стул и снял трубку ВЧ. Назвал позывные, немного помолчал, после этого доложил, что Беломорская флотилия завершила формирование дивизии ПЛО, согласно Постановлению ГКО № 586 – 42/0308 в полном объеме. Испытания новой техники успешно завершены, все образцы вооружений приняты на вооружение и поставлены в производство на шести заводах Судпрома и Наркомата боеприпасов.

Он замолчал, слушая собеседника.

– Конечно, товарищ Иванов, с товарищем Носенко вопрос согласован. Есть определенные сложности с ритмичностью поставок и качеством сборки, но на арсеналах флота нами созданы группы, занимающиеся проверкой и подготовкой изделий для применения их на кораблях.

После недлительного молчания нарком продолжил:

– Несомненно, товарищ Иванов. Просят увеличить на летнее время количество задействованных авиабортов. По их докладам, там имеются еще 48 подготовленных самолетов и экипажей, если их не растеряли авиаторы. – Нарком опять замолчал, похоже, что я зря волновался, этот вопрос Сталина не слишком интересует.

– Так точно, понял! Приложим все усилия. Направлю, приобщим и тех, кого просит наградить Носенко… Понял… Через полтора часа. Есть, товарищ Иванов. – Нарком повесил трубку, затем показал на нас четверых: меня, Грена, Резчика и Алферова: – Вас сейчас отвезут. Иван Исидорович, списочки давай, мои все оформят. Вот и замечательно!

– Иванов! – сказал он, нажав кнопку селектора. И передал бумаги, вместе с еще документами, которые он достал из ящика стола, адъютанту. – И сообрази-ка что-нибудь людям на посошок.

Руководство флотом Сталин к себе почему-то не позвал, впрочем, и нарком Носенко тоже в Кремль с нами не поехал. Чуть позднее я узнал причину такого отношения Верховного.

Нас провели не в кабинет Сталина, а в отдельный небольшой зал на втором этаже Большого дворца, где мы разложили свои плакаты и стенды, в изобилии доставленные директорами заводов и начальником АНИМИ. Я этими вопросами особо не заморачивался, хотя большинство этих «плакатиков» вышли из-под моей руки, ну, кроме тех, которые были ранее разработаны в стенах артиллерийского института или в недрах «МорФизПрибора». Там, в процессе подготовки к показу, у Грена и Резчика прорвалось, что наши первые неудачи на испытаниях привели к довольно большой дискуссии и появлению докладной записки, в которой рекомендовалось финансирование снять, темы закрыть и прекратить заниматься ерундой, нарушая план выпуска уже разработанного оружия. Под этим подписались и Носенко, и Кузнецов. Но Галлер и Грен отказались ставить свои подписи под этим. Слишком уж эффективными получались новые разработки. Ну и проявленный интерес англичанами к РБУ склонил чашу весов на нашу сторону. В общем, Сталин положил под сукно «закладную», проявив большее терпение, нежели наркомы и иже с ними. Теперь предстояло ознакомить его с результатами нашего общего труда.