— У меня такое чувство, будто я только что пробежал марафон, — сказал он перед тем, как откусить очередной кусок. — Какая-то пустота во всем теле.

— Ты что-нибудь помнишь? — спросила Катерина.

Рот Иверсена был занят, поэтому он лишь молча покачал головой и, только когда прожевал и проглотил пищу, заговорил снова:

— Последнее, что я помню, это как я начал читать Манна. — Он кивнул на ту книгу, что отнял у него Йон, которая лежала теперь на ночном столике. — Думаю, немало времени пройдет, прежде чем я снова решусь взять ее в руки, — добавил он и подмигнул Катерине.

— Это тебе По принес? — поинтересовался Йон.

— Да, я позвонил ему и попросил принести что-нибудь почитать. — Иверсен рассмеялся. — Ну разве это не смешно? Собираешь книги, собираешь, все ждешь, когда у тебя будет время их почитать, и вот, когда такая возможность наконец-то появляется, с тобой приключается такое.

Он опять покачал головой, кусая сэндвич.

— Как же я соскучился по пицце, — сказал Иверсен, когда на подносе у него на коленях остались лишь смятые салфетки и обертки от сэндвичей. — Старый добрый пеперони и побольше шампиньонов. — Он вздохнул. — Ну да ладно, теперь вы мне поведайте, что у вас происходит.

Йон и Катерина стали, дополняя друг друга, рассказывать старику обо всем, что случилось после пожара: об их визите к Кортманну, о собрании в библиотеке на Эстербро, о самоубийстве Ли и собрании улавливающих. В течение всего их рассказа Иверсен внимательно слушал, сидя на постели, с серьезным выражением лица. Дослушав до конца, он некоторое время сокрушенно качал головой.

— Когда приходил По, он сказал мне о Ли. Это просто ужасно.

— Так как ты думаешь, — спросил Йон, — он действительно покончил с собой?

— Ты имеешь в виду, сам ли он устроил себе передозировку? Думаю, да. Но сейчас гораздо важнее узнать, что этому предшествовало. — Несколько мгновений Иверсен переводил взгляд с Йона на Катерину и обратно. — Почему у него наступило такое помутнение рассудка, что он решил покончить с собой?

— Полиция считает, что он идеально подходил на роль самоубийцы, — заметил Йон. — Одинокий, замкнутый, отчасти параноидальный тип.

— Ну да, конечно, — согласился Иверсен. — Может, у него и была некоторая предрасположенность, но для того, чтобы он покончил жизнь самоубийством, его нужно было изрядно подтолкнуть. Что он читал?

— Кафку, — с удивлением ответил Йон. — Странно, Кортманн спрашивал о том же.

Иверсен кивнул:

— Кафку можно читать разными способами. Некоторые видят в нем сатиру, другие — описание кошмаров современного общества. От всех его книг за версту веет безнадежностью и беспомощностью, и если умело усилить нужные места, то вполне можно вызвать у читателя угнетенное состояние.

— Усилить, как это делают улавливающие?

— В принципе, то же самое может сделать и читающий вслух вещающий, — ответил Иверсен. — Но для этого требовалось бы, чтобы Ли был не один. Улавливающему сделать это было бы гораздо легче. Для этого ему не нужно было бы находиться в том же помещении, и если все было проделано тонко, то Ли даже не заметил бы, что кто-то им управляет. Он просто почувствовал бы себя настолько подавленным, что в конечном итоге мог и сам решиться на самоубийство.

— И все это — из-за Кафки?

— На самом деле вполне пригодно великое множество текстов, но в книгах Кафки заложен столь мощный меланхолический подтекст, что воздействие можно было сделать максимально незаметным, в отличие от того, что было бы, реши кто-нибудь заменить его «Винни-Пухом».

В продолжение беседы мужчин Катерина хранила молчание. Она сразу поняла, к чему все идет, и несмотря даже на то, что сама бы она ни в чем подобном не призналась, это подтверждало ее самые худшие опасения. Уже в тот момент, когда она увидела сидящего на кровати Иверсена, который полностью утратил контроль над своими физическими реакциями, ей стало предельно ясно: во всех этих происшествиях замешан улавливающий. Теперь же, когда Иверсен предложил свою трактовку самоубийства Ли, она вынуждена была признать, что все опять указывает в том же направлении. Кроме того, в этом случае — по крайней мере, для нее — прояснялась и странная ситуация со смертью Луки. Мысленно она представила одного за другим всех известных ей улавливающих, оценивая их с точки зрения наличия соответствующего мотива и силы их способностей, однако так и не пришла ни к какому однозначному выводу.

— Между прочим, что касается одиночек, тут Клара ошибается, — сказал Иверсен. — Мне, например, известен по крайней мере один улавливающий, которого исключили из Общества.

По реакции Катерины Йон понял, что сказанное Иверсеном и для нее оказалось новостью. Она напряглась и слегка наклонилась вперед, чтобы лучше слышать.

— Кто это? — почти одновременно спросили Йон и Катерина.

— Странно, что я не подумал об этом прежде, — тряхнув головой, продолжал Иверсен. — Правда, все случилось довольно давно. — Он устало закрыл глаза и несколько секунд помолчал. — Том! — воскликнул он наконец, снова поднимая веки. — Его звали Том. Нёррегор или Нёрребо — что-то в этом роде. Том был улавливающим, причем одним из лучших. Правда, насколько я помню, он всегда держался особняком… — Иверсен кивнул Катерине: — Все это случилось еще до тебя. Практически в одно время с… — Старик внимательно посмотрел на Йона. — Полагаю, с тех пор прошло уже лет двадцать. Я точно помню, что это было еще при жизни твоей матери.

— И что же произошло тогда? — спросил Йон. — За что его исключили?

— Какая-то история с женщиной, — ответил Иверсен и покачал головой. — Простите, но память у меня уже не та, что раньше, да и лет с тех пор минуло немало. Помнится, он воспользовался своим даром улавливающего для того, чтобы сблизиться с женщиной. Ходили даже слухи, что не с одной. Как бы там ни было, все это вскрылось, и его исключили из Общества. Он был близким другом Луки, который, впрочем, его и разоблачил. Он же, Лука, взял на себя тяжкую обязанность изгнать его из наших рядов.

— Изгнать? Не слишком ли суровое наказание? — с удивлением произнесла Катерина.

Иверсен пожал плечами:

— Но он постоянно нарушал установленные правила. Подумай, если бы мы не были уверены друг в друге, к чему бы это могло нас привести?

— А разве не опасно было оставлять его одного, без присмотра со стороны Общества? — спросил Йон. — Ведь он же вполне мог выдать себя, обнаружить свои способности, что в конечном итоге ставило под угрозу само существование Общества библиофилов.

— Лука считал это оптимальным выходом из создавшегося положения, — ответил Иверсен. — А в те времена слова его никем не ставились под сомнение. Лука был тогда признанным лидером всего нашего Общества. Помимо всего прочего, ему удалось заставить Тома признать все свои ошибки, однако о возвращении его к нам и речи не могло быть. Отчасти из-за того, что, за исключением твоего отца, в раскаяние его никто не верил. Кроме того, по словам Луки, самому Тому было так стыдно за свои поступки, что он не решался смотреть нам в глаза. В любом случае, больше мы его не видели.