Как все-таки хорошо, что Вильгельмина ушла первой. Она не смогла бы перенести этого. Он сильный, он сможет, и сейчас он будет думать только про бабочку. Да, да, так лучше. Думать про бабочку, а не про отъезд. У него еще есть целых два часа, и нужно сосредоточиться, придумать, что же взять с собой. А с чем придется расстаться навсегда.

Доктор Вагнер заставил себя выпить кофе, хотя в голове и возникали мысли: «Ради чего?» Но немецкая привычка к порядку брала свое. Так надо. Ничего не должно меняться. Вильгельмина бы расстроилась, если бы узнала, что он не выпил кофе и не съел свой бутерброд. А ведь его это раздражало, это вечное ее бурчание:

– Ну вот, стараюсь, готовлю… Иди поешь, пока горячее!

Он не понимал, что случится, если он выпьет свой кофе не в одиннадцать, а в половину двенадцатого, а перед этим досмотрит игру своего любимого баварского клуба по телевизору. И как же ему стало недоставать этого, когда она перестала его звать в одиннадцать часов пить кофе! Она просто забыла про это, как и про многое другое. Жила в каком-то своем мире. Вся в своих мыслях, говорила невпопад. Он варил кофе сам, каждый день ровно в одиннадцать часов, поил ее из ложечки, и ему казалось, что подобие улыбки и понимания мелькало на ее безразличном лице именно в эти минуты. И он верил: сознание вернется. И не сдавал ее в Хайм – местный дом престарелых, а ухаживал сам до последнего дня.

Клаусу казалось, что он виноват перед женой. Вечно занят, вечно со своими больными. Еще и ссора с Хильдой. Это тоже камнем висело у него на шее. Отлучить дочь от дома, да так, что та даже не пришла на похороны матери и до сих пор с отцом не общалась! Тогда ему казалось, что повод был веским. Хильда пошла по стопам отца, они и работали в одной клинике. Конфликт разгорелся на профессиональной почве, дочь высказала недоверие к компетенции отца, причем при коллегах. Нет, этого доктор Вагнер перенести не мог. Вильгельмина не заступилась за дочь, встала на сторону мужа. Много позже Клаус понял, какой ценой досталось ей это решение, тогда же он воспринял это как должное.

Почему понимание многих истин приходит к нам так поздно? Клаус, кормя жену с ложечки, рассказывал Вильгельмине про своих пациентов, про то, что действительно иногда ошибался. Но, как говорится, у каждого врача есть свое кладбище. Ему хотелось верить, что жена его слышит, и иногда он видел тень мысли на ее лице. Или ему это казалось? Про дочь сказать так и не решился; про то, что переживает, что, наверное, был не прав. Все откладывал трудное признание на потом.

Вильгельмина умерла во сне, тихо. Так же, как и жила. Это было страшным ударом. Клаус не мог себе простить ни разрыв с Хильдой, ни жесткое обращение с женой. Говорил ли он ей когда-нибудь ласковые слова? Он не мог припомнить. Все ставил он себе в укор… И вот теперь каждый день он пил этот кофе, сразу же, как только закипал чайник, всегда обжигая губы. Он пил его горячим, чтобы больше никогда не обидеть Вильгельмину.

Тяжело опираясь на палку, доктор Вагнер прошел в гостиную и сел в свое любимое кресло. В последний раз. Он оглядел глазами комнату. На стене висела огромная фотография – семейный портрет. Ничего особенного – такая фотография висит на стене в любом немецком доме. Вся семья в сборе, все довольны и счастливы. Доктор Вагнер не любил эту фотографию, она всегда казалась ему неестественной, неискренней.

Он ничего не возьмет с собой. Нельзя унести эти стены, этот только ему слышный тонкий аромат духов жены. Он даже не будет брать свой любимый фотографический альбом, который с такой нежностью оформила Вильгельмина. Он просто посмотрит его еще раз, – в распоряжении Клауса был еще целый час.

Первый раз он увидел этот альбом уже после смерти жены. И вот он смотрел его на протяжении трех лет каждый день, иногда вместе с медсестрой Ритой, и каждый раз пил после этого сердечные капли. А не смотреть не мог.

Все фотографии были подписаны красивым и четким почерком Вильгельмины:

«Таким я увидела мужа в первый раз».

«Этот букет он подарил мне на нашем первом свидании».

«Кукла, которую Клаус привез Хильде из Мюнхена в подарок».

«Клаус и Юрген, – не правда ли, одно лицо?»

Доктор Вагнер рассматривал фотографии, с любовью сделанные и подписанные его женой. Он не мог подумать, что Вильгельмине придет в голову фотографировать тот самый букет. Вот, ведь цветы же он ей дарил? Да, но только не очень-то часто. А что еще он делал не часто? Клаус гладил непослушными пальцами лицо жены на пожелтевших фотографиях, обведенных разноцветными карандашами в рамки. Вильгельмина не была хрупкой женщиной. Высокая, с крупными чертами лица, голубыми глазами и светлыми вьющимися волосами. Немножко крупноват нос, при этом маленький ротик и задорная ямочка на подбородке. Чего бы он ни отдал сейчас, чтобы дотронуться до этой ямочки, посмотреть в светлые глаза!

Нет, он не возьмет и этот альбом тоже. С ним останутся воспоминания. Он не станет разрушать свое родовое гнездо. Пусть все здесь остается, как во время их совместной жизни.

Все фотографии навсегда отпечатались в памяти. И по новому адресу он поедет не с фотографиями, а со своими воспоминаниями.

Вот он из-за спины достает руку и протягивает невесте веселый букет тюльпанов, а вот он вытаскивает из чемодана смешного клоуна, и маленькая Хильда бросается отцу на шею, крепко обнимая его худющими ручонками. А вот они поехали в Мюнхен и в последний момент решили взять с собой Юргена. Как же счастлива была Вильгельмина и всю дорогу доказывала, как сын похож на папу! А он ведь видел в мальчишке только материнские черты. Вся их совместная, как он свято верил – счастливая жизнь, вдруг пронеслась перед ним. Нет, все было хорошо, все правильно.

Ровно в два часа дня Рита своим ключом открыла дверь.

Доктор Вагнер все так же сидел в кресле, а у его ног лежал раскрытый альбом с семейными фотографиями.