Савелий вздохнул, сочувствуя.

— А что ты собираешься делать?

Федор пожал плечами.

— Скоро начало учебного года, скучать не придется.

— Федя, а ты… — Савелий хотел спросить об его отношениях с Полиной, но не знал как. Он был очень деликатным человеком. — А как Полина? — нашелся он.

— Полина? Хорошо. Мы были на Магистерском озере целых три дня.

— Правда? Ну, и как там?

— Там замечательно. Мы пекли на костре рыбу.

— Рыбу ты сам поймал?

Федор подумал и сказал:

— Нет, рыбу я купил. Мы подолгу сидели у костра. А однажды пошел дождь…

— Она тебе нравится?

— Очень. Полина удивительно теплый человек, Савелий.

— А вы… ты… Ну, сколько можно одному? — Зотов оседлал любимого конька. — Знаешь, Федя, Зося часто спрашивает про тебя, говорит, у нее есть подруга, очень хорошая девушка… Время бежит, Федя, вон моей Настеньке скоро пять, смотри!

— Ты думаешь? — рассеянно отозвался Федор.

— Ты же сам сказал, что она тебе нравится! Сказал?

— Ну да.

— Тогда что?

— Страшно, Савелий. Философ — это не только профессия, это образ жизни, свобода. Я единоличник по природе. Но обещаю подумать.

— Все мы единоличники, пока не встретим свою женщину, — рассудительно молвил Савелий.

Федор не ответил.

— А как художница? — спросил Зотов после непродолжительного молчания.

— Не знаю, Савелий. Еще не звонил. Свинство, конечно. Ей не позавидуешь.

— Вчера в новостях показали Максима Тура, спрашивали, кто знает о его местопребывании. Красивый парень…

Вдруг взорвался мобильный Федора. Номер был ему незнаком.

— Федорыч, ты?! — резанул в уши возбужденный голос Алеши Добродеева. — Это правда? Про Максима Тура? Правда? У тебя связи в полиции! Старик Добродеев весь день на ушах, землю носом роет, никто ничего толком не знает. На телевидении клянутся, что ни сном ни духом. Но слушок прошел, что он может быть причастен к убийствам! — Последнее слово Леша произнес драматическим шепотом. — Я знал! Я чувствовал! Уж очень личность одиозная! И ореол тайны вокруг! Неспроста! У старика Добродеева нюх на сенсации!

Он еще что-то чирикал, но Федор уже отключился.

— Кто это? — спросил Савелий.

— Господин Добродеев учуял запах жареного и взял стойку.

Они помолчали. Разговор стопорился. Савелий, присматриваясь к Федору, спросил вдруг:

— Федя, что с тобой?

— В смысле?

— Я же вижу. Ты что, Федя?

— Не знаю, Савелий. Что-то… не понимаю. Сейчас пойду в библиотеку, на люди, все как рукой снимет. Там у меня есть подруга, которая в курсе всех городских сплетен.

Он осекся, сообразив, что меньше всего ему хочется обсуждать городские сплетни, и ни в какую библиотеку, следовательно, он не пойдет. Значит, Интернет, палочка-выручалочка для одиноких философов на каникулах. И общество умного кота Барона.

Он не хотел признаваться Савелию, что чувствует непонятную тревогу — «сосет под сердцем» называет это состояние его бабушка. Да, собственно, и признаваться ему не в чем. Что-то скребло и царапало в душе Федора Алексеева, какие-то предчувствия, ожидания… ничего определенного, но оптимизма, обычно свойственного ему, в результате как не бывало, что не преминул отметить чуткий Савелий.

Они допили коньяк, и Федор распрощался с Зотовым. И отправился домой «шарить» в Паутине.

Выйдя от Савелия, он позвонил Майе, не совсем представляя себе, что скажет ей, но ему никто не ответил. Он почувствовал облегчение, и ему стало стыдно — он вспоминал, как она плакала, как смотрела на него, как он держал в руке ее холодную и безжизненную ладонь…

Он был неспокоен и не умел объяснить, почему. Гораздо позже, вспоминая тот день, он подумал, что это, возможно, было предчувствие.

В Интернете он нашел интересную статью на английском о современной философии, с предпосланным ей эпиграфом американца Николаса Решера:

«Времена философа, как мыслителя-одиночки, талантливого любителя с идиосинкратическим [6]месседжем [7], благополучно закончились ».

С этим трудно было спорить — мысль эта высказывалась неоднократно на протяжении доброй сотни лет.

— Время одиночек от философии с идиосинкратическим месседжем миновало, Федор Алексеев! — повторил он вслух раздельно, словно пробовал эту мысль на вкус. — И не будет уже ни прогулок по кипарисовым аллеям с благоговейно внимающими слову дисципулюсами[8], ни лавровых венков, венчающих изрытый морщинами лоб мыслителей, победивших в философском диспуте, ни многих других вещей, оставшихся в далеком прошлом.

На смену им пришли «постмодерн и установление групповых поведенческих норм…».

Он перевел статью до половины, после чего уснул на диване, имея под боком кота Барона, и проспал благополучно до семи вечера.

Без пятнадцати десять он сидел на скамейке во дворе дома Полины и ждал.

В десять Полина не появилась. Федор позвонил, но ее телефон был отключен. В четверть одиннадцатого девушки все еще не было. В половине одиннадцатого встревоженный Федор поднялся на девятый этаж, где была ее квартира. Он нажимал на дверной звонок с такой силой, что тот заклинило и он стал звенеть не переставая. На звук открылась соседняя дверь на цепочке, и женский голос оттуда спросил, чего он тут хулиганит.

Федор ударил по звонку, после чего тот перестал звенеть, и сказал, что ему нужна Полина.

— Она уехала домой, — сказали из-за двери.

— Она уже приехала, мы договорились встретиться, а она не пришла, — сбивчиво объяснил Федор.

— Ну, как же приехала, если ключ у нас! — обличили его из-за двери. — Она всегда у нас его оставляет, мы цветы поливаем. Вы бы шли себе, молодой человек, а то можно и полицию вызвать.

На утверждение, что он сам из полиции, соседка саркастически рассмеялась.

Капитан Астахов прибыл через тридцать пять минут. Федор ожидал его во дворе. Они поднялись на девятый этаж. Было уже одиннадцать двадцать. Телефон Полины по-прежнему не отвечал. Капитан позвонил соседке и, когда та приотворила дверь, сунул в щель свое удостоверение.

Они вошли в пустую темную квартиру. Судя по пыли на серванте, девушка здесь не появлялась.

— Я же говорю, — бубнила соседка, семенящая сзади. — Ключи у нас! Других у нее нет, она всегда нам оставляет.