Я думала, что приходила сюда, говорит она вместо этого дрожащим голосом. Я думала, что…

Она не хочет делать подтяжку глаз, хотя я ей твержу, что она со своими морщинами выглядит херово, говорит муж.

У меня дрожит рука, и у нее тоже, и все, о чем я думаю, это о том, что от иглы на самом деле не так уж и больно, как комарик укусил.

Когда она уходит, ее муж протягивает мне сине-черную баночку в упаковке и говорит, что хотел бы еще вернуть вот это.

Я говорю, вы приобрели это в другом месте. У нас это не продается.

Нет, продается, говорит он, я же вижу, вон на той полке прямо у тебя за спиной. У меня и чек есть, говорит он.

Повторяю, вы приобрели это в другом месте.

И я знаю, что меня уволят, и знаю, что мы с Марио оба останемся без работы, и знаю, что он никогда не будет любить меня так, как мне нужно, чтобы он любил меня, то есть такой любовью, которая стирает все, что было до, и я знаю, что он меня погубит, но я чувствую себя грузовой фурой, я чувствую себя мешком, полным кирпичей, я чувствую, что могу раздавить все своим весом.

Вы приобрели это в другом месте, говорю я. Я не приму, говорю я.

Ана

Мексика, 2019

Ей было всего тринадцать, но Ана не боялась смерти. Она уже видела ее вблизи — видела, как смерть по кусочку сгладывала ее мать, сгладывала изнутри, пока не стало очевидно, что от нее осталась одна шелуха, шепот, что-то, что впору оплакивать еще при жизни, совсем не ее мать. Поэтому она смело смотрела на реку. Она наблюдала, как мутный поток глотает лианы и листья. Она ощущала его силу под своими ногами, как будто спокойный берег скрывал неутолимый голод, ждущий впереди.

Польеро протянул ей черный мусорный мешок, куда она сложила свои немногочисленные вещи: потрепанный рюкзак, в котором были все важные документы в пластиковой папке на молнии и сотовый телефон с американской сим-картой, купленной на заправке. Она разделась до нижнего белья вместе с дюжиной других людей, сделавших то же самое: несколько детей помладше, большинство — как она, подростки, четыре взрослые женщины и двое мужчин. Она пихнула в мешок свою одежду: пожелтевшую маечку «Хелло Китти» и джинсы в пятнах грязи. Завязала мешок на двойной узел.

Маленькая девочка рядом с ней начала хныкать.

Ее старший брат, уже подросток, прикрыл ей рот рукой.

— Тише ты, пока он не услышал, — прошептал он, когда девочка накрыла его руку своей. Она перестала плакать.

Польеро отвел их к большому черному фургону, спрятанному от посторонних глаз в кустах у берега. Потом открыл дверцу багажного отделения, за которой обнаружилось несколько автомобильных покрышек, закрепленных веревкой. Зажав в зубах фонарик, он подал группе знак. Он хотел, чтобы каждый тащил на себе по покрышке, помогая младшим детям. Все это он обговорил заранее.

Ана потерла ноги друг о друга, чтобы согреться. Густые заросли со всех сторон царапали лодыжки, туфли были заляпаны грязью. Она потащилась следом за остальными и подтянула покрышку к себе, а та ударилась о землю, спружинила и завалилась набок. Ана, пыхтя от усердия, подняла покрышку со слякоти и покатила к реке. Самые младшие дети, которые делили плот с братом, сестрой или со взрослым, тоже пытались толкать свои покрышки, но были слишком малы, чтобы оказать ощутимую помощь. Взрослые направляли их, присматривали за ними.

Польеро показал группе, как располагаться на покрышке так, чтобы верхняя часть тела не перевешивала. Ана сощурилась. В темноте она едва могла разглядеть его черты, пещеры его черных глаз и длинные, густые волосы, собранные в хвост. На нем были толстовка с капюшоном и темные вельветовые брюки, скрывавшие пистолет, который, как она знала, он носил при себе.

Он показал им его еще в Монтеррее, где они ютились в однокомнатном убежище в ожидании следующего этапа пути. Он показал им его, когда инструктировал: не разговаривать, слушаться каждой его команды, кодового слова, если в дороге их высадят из автобуса. Дети уставились на пистолет круглыми глазами. Взрослые не повели и бровью.

Ана была единственной, кто начал путешествие уже в Мексике. Другие добирались сюда по месяцу и более, из Сальвадора, Гватемалы, Гондураса. Они мало разговаривали между собой. У них были заметные акценты; было непонятно, кому тут можно доверять. А пара из них говорили на мамском, на киче[97] и почти не понимали по-испански. Ана не могла припомнить, чтобы она так подолгу молчала. Если не считать нескольких сказанных шепотом слов: «Где туалет?», «Кажется, кто-то из детей заболел», — она не разговаривала неделями.

Пока ждали звонка от дозорного, польеро объяснил им, как грести по-собачьи, когда они окажутся в воде, даже на тех участках, которые по пояс глубиной. Трясина может затянуть их, как зыбучий песок, стоит им коснуться дна, сказал он. Они утонут, и никто не сможет им помочь, если не прибудет погранпатруль. Так что нужно было грести ногами, а вещи держать на головах или в зубах. Большинство здесь надеялись, что погранпатруль их поймает. Надеялись, что смогут начать процедуру получения убежища на другой стороне, а не в палаточном лагере. Но некоторых взрослых и подростков постарше польеро проинструктировал, куда идти и как смешаться с толпой, если их не поймают. Какие улицы искать, какие дома.

Но сейчас Ана видела перед собой только воду. Воду, как полированный черный камень. Она сумела разглядеть кусты, грязь на другом берегу. Они выглядели одинаково. Сплошные кустарники, грязь, ее дрожащее тело. В течение дня в Мигель-Алемане солнце палило свирепо и беспощадно. Она нацепила свою единственную чистую майку под бейсболку, чтобы спасти шею от солнечных ожогов. Кожа и так покраснела и шелушилась, потому что весь день они провели на жаре, разбив стоянку в другой части реки.

Они хотели переправиться там, но на другом берегу ходило слишком много патрульных. В этой же части реки не было ни намека на ветерок, ни малейшего признака жизни. Просто кустарники, перекати-поле, соломенно-желтая пыль, которую Ана высмаркивала в салфетку. Она сильно надышалась песком и теперь представляла, как он покрывает легкие, образуя персональную пустыню возле ее сердца, дюну под ребрами.

Но сегодня ночью было с точностью до наоборот, сухой лед. Дышать было больно. Грязь промерзала. Она знала, что вода будет ледяная. Знала, что холод прогонит страх, и ей хотелось поскорее оказаться там, в воде, плывя на спине, хотя она понимала, что все будет совсем не так.

— Я не хочу туда, — со слезами прошептала маленькая девочка с косичками рядом с ней.

— Так надо, — сказала ей Ана. — С тобой ничего не случится.

— Моя мама на той стороне, — сказала она.

— С нами ничего не случится.