Дункан, Есенин и Мари Дести отправились на долгую автомобильную прогулку, а потом переехали в другой отель. Вечером у них опять собрались молодые русские поэты, опять на столе была хорошая русская закуска, опять рекой текла водка. В середине ужина Есенин начал петь, потом схватил Айседору и пустился с ней в пляс. Затем неожиданно отстранил ее, сказав, что так танцевать могут только русские. Он вытащил на середину комнаты одного из молодых поэтов, и они стали плясать в присядку, подпрыгивая чуть ли не до потолка.

Айседора шепнула Мари, что она излечит Есенина от этих глупостей, и принялась ругать его, используя все оскорбительные слова, какие она знала в русском языке, потом перешла на животных, обзывая его свиньей, собакой, коровой. Поначалу ее брань, произносимая с забавным акцентом, развеселила всех, и даже Есенин стал хохотать. Он вскочил на стол, схватил Айседору на руки и принялся страстно целовать ее глаза, волосы, руки и даже ноги.

Тем временем шампанское лилось рекой. У Есенина начался один из его обычных припадков, даже его лучшие друзья были напуганы… Он схватил скатерть и сдернул ее со стола, разбрасывая по всей комнате закуски и посуду. Потом он несколько протрезвел, а гости принялись собирать тарелки и рюмки и наводить хоть какой-то порядок на столе.

Айседора, желая успокоить Есенина, сама стала бить посуду, сначала спокойно, но затем впала в истерику и крушила все, что попадало под руку.

Мари Дести вспоминала: «Опять прибежал управляющий отелем и служащие. Сергей с хитростью лунатика сразу притих и стал требовать, чтобы вызвали врача… Я подумала, что он хочет, чтобы его отправили в клинику, как это было в Париже. Появился доктор и, несмотря на все мои протесты, сделал Изадоре укол, от которого она почувствовала себя совсем плохо. Я предложила врачу сделать такой же укол Есенину, но этот хитрец вел себя совершенно спокойно в присутствии врача.

Есенин в течение ночи несколько раз будил Изадору, и я не могла помешать ему, разве только если бы я убила его, что я, наверное, и должна была сделать… Он просидел со своими друзьями всю ночь, распевая протяжные крестьянские песни».

А в восемь часов утра Есенин, «жалобно всхлипывая», рассказал Мари на своем ломаном английском языке, что Дункан «ушла, ушла навсегда, скорее всего, она покончила жизнь самоубийством».

Управляющий отелем сообщил Мари, что Дункан покинула отель в шесть утра. Мари Дести записала: «Я чувствовала, что должна заставить Изадору бросить Сергея, даже если он покончит с собой, а иначе он наверняка убьет ее. Но я боялась, что она никогда не оставит его».

Чуть позднее горничная принесла Мари тайную записку от Айседоры. Мари схватила такси и помчалась в Потсдам, где нашла Дункан, «сидящей в известном ресторане».

«После ланча, — сообщает Мари, — мы отправились на поиски отеля. Изадора с трудом передвигала ноги и была в полубессознательном состоянии. Возможно, все еще действовал тот укол. Она спросила меня про Сергея и рассказала, что он наговорил ей уйму чудовищных грубостей о ее детях. Он может делать все, что хочет, и говорить все, что ему взбредет в голову, но касаться раны в ее сердце, это уж слишком…

Я умоляла Изадору вернуться вместе со мной в Париж и начать серьезно работать. Или же она должна немедленно вернуться в Россию и заняться там своей школой. Но она должна бросить Сергея. Она ответила, что это все равно, что предать больного ребенка, и она никогда, никогда не пойдет на это. Она увезет Есенина на его родину…

Она приняла ванну и немного поспала. Часам к девяти она уже не могла больше терпеть и позвонила Сергею. Он так каялся, что вновь полностью завладел ее сердцем. Она сказала ему, чтобы он взял машину, двух друзей и весь их багаж. Портье будет сопровождать их со счетом отеля, который она тотчас же оплатит».

После оплаты счета денег у Дункан практически не осталось.

«Состоялся семейный совет, — продолжает Мари Дести, — и Изадора решила, что мы все едем в Россию. Но перед этим необходимо было вернуться в Париж, чтобы сдать в аренду или продать дом на Рю де ла Памп и мебель, сложить все туалеты Изадоры и ее книги, чтобы увезти их в Москву, где она собирается обосноваться до конца своей жизни и где она, несмотря на все трудности, будет заниматься своей школой танца, а Сергей будет писать свои замечательные стихи. Мечты. Прекрасные мечты».

Роман Гуль, который видел Есенина в Берлине в мае 1922 года, вновь встретился с ним после поездки Есенина по Америке. Он увидел Есенина, когда тот читал свой цикл стихотворений «Москва кабацкая». Есенин был одет в черный смокинг и лакированные туфли. «Лицо его выглядело ужасно из-за густого слоя лиловой пудры, — вспоминал Гуль. — Это лицо, когда-то в молодости такое красивое, теперь казалось больным, мертвенным. Его золотые волосы и темно-синие глаза, казалось, принадлежали другому лицу, затерявшемуся где-то в Рязани. Когда Есенин кончил читать, он слабо улыбнулся, взял стакан и выпил его залпом, как будто там была вода. Описать это невозможно. В том, как он взял стакан и выпил его и поставил обратно, было что-то обреченное, виделся конец Есенина».

Есенин и Гуль вышли из берлинского Клуба авиаторов. Есенин уже несколько протрезвел и говорил:

— Ты знаешь, я ничего не люблю. Ничего… Я люблю только моих детей. Я люблю их. Моя дочка — прелесть, блондинка. Она топает ножками и кричит: «Я Есенина!» Такая замечательная дочка… Я должен был вернуться в Россию к моим детям, а я вместо этого сбежал… Я очень люблю Россию. И я люблю мою мать. И люблю революцию. Я очень люблю революцию…

Скорее всего, эти слова были продиктованы тяжелым похмельем. Как известно, о своих детях Есенин вспоминал крайне редко. А что касается его любви к революции, то есть все основания больше доверять цитированному выше его письму Кусикову с борта лайнера «Джордж Вашингтон».

В книге мемуаров Мари Дести есть особая глава — «Наше полное приключений возвращение в Париж». Это путешествие заслуживает упоминания, поскольку накладывает еще несколько красок на картину отношений Есенина и Дункан в тот драматический период их совместной жизни перед окончательным разрывом.

Они приехали на машине в Лейпциг, переночевали там, а на следующий день к вечеру добрались до Веймара.

После очередного ужасного вечернего скандала и трений, вызванных пропажей денег Сергея, которые Мари Дести тайно конфисковала, справедливо считая, что они принадлежат Изадоре, они посетили дома Гете и Листа.

«Должна признать, что Сергей в этот день был на высоте, — пишет Дести. — Ему все нравилось, и я уверена, что среди русских шел очень интересный разговор. Изадора сидела, удовлетворенно улыбаясь, довольная тем, что ее дрянной мальчишка Сергей счастлив. Такая любовь, какую она испытывала к «мальчишке» двадцати семи лет от роду, остается за гранью понимания».

15 апреля Дункан и Есенин добрались до Парижа. Здесь возникли некоторые сложности с ночлегом. Владельцы отелей знали дурную репутацию Есенина как скандалиста, который обожает крушить мебель и бить зеркала, и отказывались предоставить им номер. А у них было туго с деньгами. Наконец, Дункан одолжила у кого-то деньги и они въехали в роскошный номер в отеле «Карлтон».