— Напротив! — возразил Островский. — Еще как прижало! И только благодаря этому хоть как‑то удалось разобраться, кто когда пришел и кто когда ушел. А ваша Марта явилась в такой блузке, что женская часть присутствующих просто глаз не могла от нее отвести. Я сам в блузках не разбираюсь, так что о ней ничего не скажу…

— И не надо. Скажите, отчего он умер?

— От ножа. Один сильный и точный удар. Полицейский врач утверждает, что это был штык времен Второй мировой.

О, надо же, какое совпадение! Или старинный буздыхан, или штык времен войны. Везет ментам, такое разнообразие орудий убийства! Но тогда Мартуся исключается.

— Из‑за штыка? А почему она не могла его позаимствовать в реквизиторской?

— Вздор! То есть позаимствовать могла, но вот употребить его с такой целью — ни за что. У нее какое‑то особое отношение ко всему живому, она ни за что не лишит жизни живую тварь, ни лягушку, ни курицу, ни даже человека. И этот факт окончательно убедил меня, что Мартуся тут ни при чем.

— Боюсь, менты не знают о такой особенности Мартиной психики.

Я сделала второй кофе Островскому и, позабыв все правила гостеприимства, налила себе немного вина.

Он за рулем, а я перед ним даже не извинилась, нагло наливая себе.

Спохватилась и в виде оправдания попросила в следующий раз приезжать на такси.

Островский вздохнул.

— Одна вещь меня беспокоит… Вы знаете, что я сейчас записываю? Спасибо. Так вот, не было времени продумать все досконально, но ведь из зернышек мака можно насыпать курган Костюшки.

— Вы о чем?

— Этот Поренч приехал в Краков два дня назад, остановился у одной из своих девиц… Хотите, я могу и отключить магнитофон, если вам неприятно, уж о слишком тонких вещах пойдет разговор, а я хочу задать очень личный вопрос.

Догадываясь, о каком вопросе пойдет речь, я лишь рукой махнула. Учитывая свой возраст, подозрения подобного рода я бы сочла грандиозным комплиментом.

— Вы считаете, что он в сексе проявлял какие‑то потрясающие способности? И этим объясняется привязанность к нему некоторых женщин?

— Что‑то в этом духе. — Лично я не проверяла, но у меня есть основания полагать, что он относится к тем редким мужчинам, которые обладают какой‑то сверхъестественной способностью покорять женщину. Встречала такого в жизни всего один раз, но и этот раз запомнился. И тот парень был ничто в сравнении с Поренчем, я говорю о внешности, но было в нем нечто… словно какую ауру испускал, бабы к нему липли без разбора, а у того за душой ни ума, ни чувства, один чистоган. Причем бабы всякого рода, от интеллектуалок до деревенских девок У Поренча дело обстояло по–другому. Он отбирал только тех баб, которые что‑то собой представляли и могли помочь в его карьере, с их помощью он и взбирался на верхние ступени карьеры.

— Так вы полагаете, он женщин не любил?

— Он любил только одного себя и свою карьеру, но мог расточать восторг перед избранницей, восхищаться ею, уверять, что она — единственная в мире такая. И возможно, в постели тоже был неплох. А зачем вам это?

— Вот я вам сказал, что в Кракове он остановился у одной девицы, так она фанатически предана Поренчу, на костер взойдет, если он потребует, и жизнь за него отдаст. Просто безумие какое‑то!

— Я же вам объяснила!

— Тогда получается, что она ему зачем‑то временно понадобилась? А потом необходимость в ней отпала.

— Да, типичный жиголо с учетом современных условий и обычаев, хорошо умеет приспосабливаться. Вы хоть и мужчина, но соображаете, — похвалила я, и опять пожалела, что прежде не откусила свой болтливый язык В конце концов, я была заинтересована в Островском и мне не стоило его обижать.

А он и не обиделся. Значит, я права — не глуп.

— Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что в данном случае пани целиком полагается на психологические нюансы, которых мужчины, как правило, не выносят. Все эти последние разговоры, слухи, инсинуации… Он наверняка почти все их слышал, ну уж три четверти — наверняка, потому и завел себе в Кракове такую укромную малину. Учитывая, что больше всего он навредил Марте, а вы ее оправдываете… впрочем, я тоже, ну не могу представить ее со штыком в руке, следует больше внимания уделить словам людей, чего полиция, даже если лопнет, не в состоянии сделать. Так что разрешите вернуться к нашим баранам. Всем известно, что между собой люди говорят о многом таком, о чем никогда не скажут полиции. И если не целый курган, то хотя бы небольшую кучку из их нервных высказываний нам удалось собрать. Я переговорил со своими в редакции — кое‑что удалось узнать.

Маевский был занят переговорами, недвижимость — неплохой бизнес, но незачем обсуждать во всеуслышание все его нюансы. Где бы тут уединиться? Маевский огляделся. В одном углу нижних апартаментов сидели два типа и что‑то шепотом обсуждали, второй угол занял кто‑то один, в третьем целовались парень с девушкой, но они сразу же вышли. Пришел кто‑то совсем незнакомый, его Маевский не только не знал, но даже и не разглядел толком. Поскольку тип из второго угла пытался их подслушать, Маевский решил подняться наверх, тот за ними не полез, остался.

Знакомый Островскому журналист знал Поренча в лицо, он рассказал, что видел, как тот спускался в закоморки подвала — факт, сразу за Маевским. Он знал, что Маевский собирается обсуждать, знал, что представляет собой Поренч, и хотел знать, станет ли тот подслушивать тайные переговоры Маевского. Даже спустился вниз, огляделся. Он подтверждает: все было так, как Маевский описал полиции. Тогда журналист быстренько вернулся наверх, с трудом разойдясь на узенькой лестнице с кем‑то спускавшимся вниз. Того человека он не знает, да и не очень разглядел в полутьме, говорит только: большой, грузный, высокий, чего просто нельзя было не заметить на узкой лестничке. А потом Маевский со своими собеседниками ушел, и знакомый журналист больше никем не интересовался.

О Мартусе больше всех могла рассказать ассистентка постановщика, не любившая Мартусю и завидовавшая ей. Она точно знает: эта лахудра провела внизу целых семь минут. Вылетела вся злая и вздрюченная, да у нее на лице было написано — преступница!

А вот Поренча ждала некая Нюся из рекламы, которая благодаря ему уже два раза показывалась на экране с бутылью оливкового масла первой выжимки. Правда, из‑за бутыли Нюсю почти не было видно, но девушка уже считала себя кинозвездой, а Поренч, расточая обаяние, обещался ей помочь. Она видела, как он вошел, и ожидала, когда же поднимется. И клянется всеми святыми, что два раза испытала разочарование. Во мраке появилась человеческая фигура, но не он, и потом вторая фигура — и опять не он! Первым при ближайшем рассмотрении оказался текстовик–неудачник, а вторым — какой‑то неизвестный громила, не стоящий внимания. Текстовика она знает в лицо, громилу же вряд ли опознает.

— О Езус–Мария! — переживала я.