— Не болеешь, случаем? — поинтересовался Иван, и тот несколько смущенно ответил:

— Есть немного, кашлять начал сильно, простыл в дороге прошлой зимой.

— Братья как? Все живы–здоровы?

— Да все, слава Богу, живем, покуда Бог дает.

— Торговля, как погляжу, в гору пошла? — кивнул Иван на богатый федоров кафтан.

— Грех жаловаться, но сидеть особо некогда. Лучше ты расскажи, как и за что в острог угодил? Опять набедокурил чего?

— И в мыслях не было, — заверил его Иван, — приехал в столицу да царице прошение подал, то все и закрутилось, завертелось. До сих пор ума не приложу, в чем моя вина.

— Так обвиняют в чем?

— Черт их знает, — ругнулся сердито Иван, — не поймешь: сегодня об одном спрашивают, завтра о другом…

— Слыхали мы от губернатора нашего, будто и его к допросу по делу твоему призывали.

— Самого господина Сухарева? — не поверил Иван. — Быть того не может!

— Что я, вру, что ли? — чуть надул тонкие губы Федор. — Он Михаилу потом еще заявил, что, ежели встретит тебя когда, то запрет в каторжные работы, куда Макар телят не гонял.

— Неужели так и сказал?

— Воистину так.

— Широко берут, дьявольское отродье, — снова ругнулся Иван. — Не иначе, как большие люди в том деле замешены, через меня хотят иного кого, что высоко сидит, достать.

— И мне так думается, — поддержал его Федор. — Пробовал вчера в Сыскной приказ сунуться, да куда там! И слушать не желают. Ладно хоть уговорил до тебя допустить, и за то хорошую денежку взяли. Сто рублев от меня получил? вспомнил он вдруг.

— Да те деньги не мне достались, — опустил голову Иван.

— Разве не ты писал, чтоб дал наличными сто рублей? — не сразу дошло до Федора. — И посыльный говорил: мол, тебе в острог надо, на нужды разные. Да что это такое творится? Кругом обман в этой самой Москве!

— Не ори, а то услышит кто, — остановил его Иван. — Выберусь коль отсюда, разочтусь.

— Чем разочтешься? Приисками своими? Пропади они пропадом. У Михаила чуть лавку не отобрали за долги отца твоего. Васька Пименов всем раструбил, будто бы ты у него чуть не тыщу рублей взаймы взял. Было такое?

— Было, — еще ниже склонил голову Иван. — Он мне их сам предложил…

— А ты и уши развесил. Эх, ты! О себе не думаешь и нас замарать хочешь, даром, что одной крови. Как был шалопут ты, Ванька, так им и помрешь, видать.

— Да ты за этим, что ли, явился, чтоб уму–разуму меня учить? — не выдержал Иван и вскочил на ноги. — Братовья называетесь, а каждой копеечкой попрекнуть лишний раз спешите.

— Копеечкой?! — возвысил голос Федор. — Если бы то копеечки были, а то все рубли да сотенки.

— Я так головы не пожалел, когда тебя в степь выручать ездил, а ты меня теперь до конца жизни попрекать станешь, коль беда на меня незнамо откуда пришла такая. Сказал бы лучше, как там Антонина живет?

— То мне и подавно неизвестно. Живет, поди… Ладно, чем еще помочь тебе могу? Гостинцев тут тебе принес, — кивнул он на большой, плетеный из ивовых прутьев, короб с крышкой сверху, стоящий у двери на полу, отъедайся, а то кожа да кости остались.

— Спасибо, Федя, себя береги, — глядя куда–то в сторону, ответил Иван.

— Постараюсь, — ответил тот, закашлявшись. — Через пару недель домой поеду, коль что… знаешь, где меня искать. Только это… насчет ста рублей… боле не проси, не смогу дать таких денег в другой раз, извини, коль можешь.

— И ты меня извини, — ответил Иван.

Вечером того же дня к нему неожиданно явился все тот же горбатый сапожник и доверительно сообщил, чтоб Иван попросил офицера, фамилия которого Вахрушев, что заступит завтра на караул, отпустить его в город с кем–то из солдат для покупки себе пропитания или чего другого. Офицер меняется каждые два дня, и Иван может во всякое его дежурство спокойно отпрашиваться в город.

— А сколь ему платить требуется, тому офицеру?

— Вахрушеву? — не сразу понял горбун. — За все ему давно уплачено. Твое дело — в каждое его дежурство в город отпрашиваться и возвращаться обратно, когда велено будет.

— За что вдруг милость такая? — удивился Зубарев, видя, что горбун явно чего–то не договаривает. — Кто так обо мне заботится?

— Каину спасибочки за то говори, — хитро сощурился сапожник. — Все понял или повторить? — недобро сверкнул он на прощание маленькими глубоко посаженными глазками.

— Понял… — растерянно пожал плечами Иван.

И точно. На другой день он попросил позвать к нему караульного офицера, и тот незамедлительно явился, осведомился, зачем он нужен заключенному.

— Разрешите, ваше благородие, в город сходить, в торговые ряды, чтоб рубаху себе новую купить, а то эта вся, как есть, сносилась до дыр, — лихо отрапортовал ему Иван.

— Чтоб к ужину на месте был, — согласился тот. — Но одного не пущу, а пойдет с тобой Алексашка Сергеев присмотреть.

— Спасибо, признателен весьма, — чуть не до полу поклонился Иван, и кинулся собираться, все еще не веря, что сейчас выйдет из острога на свободу, пусть и при конвоире, но… на свободу! А там — как Бог даст.

И на следующее дежурство офицер вновь разрешил ему отправиться в город все с тем же солдатом, твердо наказав вернуться дотемна. Иван торжествовал. Он стал уже присматриваться, бродя по Москве, глухое место, где спрятаться, хотя бы на время от солдата. Таких мест было множество, и его так и подмывало стремглав кинуться через забор или меж торгующих, но всякий раз сдерживал себя, словно кто–то подсказывал ему, что пока рано.

Перед третьим его выходом в город, когда завтра вновь должен был заступить на дежурство столь любезный Вахрушев, в караульню к Ивану снова бочком проковылял горбатый сапожник и, поманив к себе пальцем, прошептал на ухо:

— Завтра, как отпросишься в город, то солдата при тебе не будет…

— А ты откуда знаешь? — не поверил Иван. — Так они меня без охраны и пустят, держи карман шире.

— Помолчи, петух драный! Не твоего ума дело. Слушай меня и не встревай. Как тебя в город отпустят, то сразу не уходи, а поболтайся во дворе, будто дело у тебя какое. Дождешься, когда на работу других арестантов поведут из камер, и поменяешься одеждой с тем, кто к тебе подойдет.

— А дальше? — голос у Ивана внезапно охрип, и губы пересохли, словно после соленой пищи.

— Дальше он заместо тебя пойдет в город, а ты со всеми на работу. Все понял? А то смотри у меня, — на всякий случай горбун поиграл перед лицом у Ивана ножом и лишь после этого заковылял обратно.

Едва дождавшись утром смены караула, Иван с замиранием сердца постучал в дверь. Вскоре ее открыл Вахрушев, и по напряженности во взгляде Зубарев понял, что тот знает про сговор и, наверняка, сам в нем участвует.